Московское Мариинское училище было учебным заведением полузакрытого типа. Часть воспитанниц жила в училище, другая же часть была приходящей.

В 1896 году я поступила в училище и в том же году, если не ошибаюсь, в первый раз увидела С. В. Рахманинова. В это время он преподавал у нас теорию музыки. Спокойной, медленной походкой входил он в класс, садился за стол, нередко вынимал носовой платок, долго вытирал им лицо, затем, опустив голову на пальцы рук, он вызывал ученицу, иногда не поднимая головы и не глядя на неё, спрашивал урок. Рахманинов, как и Чайковский, не любил педагогической деятельности и занимался ею в силу необходимости, нуждаясь в заработке.

Занятия педагогикой сильно мешали его творческой работе. Поэтому его отрицательное отношение к урокам вполне понятно. Он и не скрывал этого. Вся его поза и манера держаться говорили об этом. Иногда его поведение в классе вызывало у нас, детей, неудержимый смех... Так, например, он вызывает однажды ученицу Т. к доске написать заданный урок, на что она отвечает:

— Не могу, Сергей Васильевич, у меня болит палец.

На следующем уроке он прежде всего вызывает ту же ученицу.

— Ну, как ваш палец?

— Болит, Сергей Васильевич.

— Ага, хорошо.

На третьем уроке повторяется то же. И это продолжается до тех пор, пока она, наконец, в состоянии писать.

Желая, чтобы ученица называла, скажем, интервалы в восходящем направлении, он, не глядя на неё и опустив голову, показывал движением первого пальца вправо, какой интервал нужно было назвать.

— А теперь обратно домой, — говорил он, и палец двигался в левую сторону.

Своим детским сердцем я чувствовала, что передо мной сидит большой человек и стыдно не знать урока. Я всегда получала у него оценку «отлично». Но вот однажды он вызвал меня к доске с заданием: написать хроматическую гамму. Я не знала, как это сделать. Растерянная и смущённая стояла я у доски, за его спиной, и от волнения не могла вспомнить правила повышения ступеней.

— Г-жа Абуладзе, вы написали?

— Нет ещё, Сергей Васильевич.

— Отчего так долго? Я не привык.

Это «не привык» заставило меня окончательно смутиться и с трудом удержаться от слёз.

Держался он вообще замкнуто, и в училище я не помню его улыбающимся. Только впоследствии, когда я, уже учась в Московской консерватории, встречалась с ним иногда на генеральных репетициях симфонических концертов в Благородном собрании, он всегда был приветлив и производил совершенно другое впечатление: сердечного и мягкого человека. [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]

Несмотря на то, что занятия с нами тяготили его, он любил нашу молодёжь, живо интересовался жизнью училища, работой других педагогов, успехами учащихся, бывал на всех открытых музыкальных вечерах и даже сам непосредственно участвовал в нашей музыкальной жизни, аккомпанируя нашему хору.

Помимо закрытых музыкальных вечеров в училище ежегодно устраивался в пятницу, на шестой неделе великого поста, большой публичный отчётный концерт, или, как он у нас назывался, — акт, собиравший всегда полный зал. Помню, что в первый же год моего поступления в училище я играла на акте. В антракте мне сказали, что меня хочет видеть Сергей Васильевич. Взволнованная, стояла я, маленькая, перед колоссом — Рахманиновым.

— У кого ты учишься? — спросил он меня. Я назвала фамилию педагога.

— А где же твоя учительница?

— Она в Крыму, лечится.

— Так нужно же ей послать телеграмму, ты так хорошо играешь!

Нетрудно себе представить, как я была счастлива за себя и за свою учительницу, Анну Ивановну Страхову.

У нас был хор под управлением Н. С. Морозова. Я помню, что Сергей Васильевич аккомпанировал нам. Теперь, когда прошло столько лет и этот гениальный человек известен всему миру, трудно себе представить, что наш скромный хор воспитанниц пел под его изумительный аккомпанемент! Он аккомпанировал нам свои хоры: «Сосна», «Ангел» и два хора из оперы Глинки «Руслан и Людмила», которые и сейчас, после стольких лет, волнуют меня, когда я их слышу. Они напоминают мне Рахманинова сидящим на эстраде и аккомпанирующим нашему хору, который поёт под управлением Н. С. Морозова.

Любовь Рахманинова к нам, ученикам, проявлялась в том, что он иногда играл для нас. Однажды, помню, он приехал к нам с профессором А. Б. Гольденвейзером. Они играли на двух роялях Первую сюиту Рахманинова. Музыка эта привела нас в восторг, в особенности последняя её часть, в которой чудесно звучит тема праздника на фоне колокольного звона. В другой раз Сергей Васильевич приехал со знаменитым виолончелистом А. В. Вержбиловичем. Эти концерты имели для нас огромное воспитательное значение; они развивали вкус и любовь к музыке.

Сергей Васильевич пользовался у нас всеобщей любовью и глубоким уважением.

В числе других воспитанниц меня брали в концерты Филармонического общества. Но один вечер останется у меня в памяти навсегда. Это было 27 октября 1901 года. В программе стоял Второй концерт Рахманинова в исполнении автора, под управлением А. И. Зилоти. Я слушала как зачарованная. Да и не только я. Вероятно, вся публика испытывала необыкновенное волнение. Зал буквально замер. Я была потрясена чарующей красотой этого Концерта и его непревзойдённым исполнителем.

Когда мы возвращались в училище, я упорно молчала всю дорогу. В ушах звучали темы Концерта, в особенности первая тема второй части. Я была взволнована необычайно. Мне казалось, что я должна что-то предпринять!

В училище я считалась хорошей пианисткой. Меня готовили к поступлению в Московскую консерваторию, да и сама я с детских лет мечтала об этом и занималась на фортепиано с большим увлечением, но на другой день после концерта Филармонического общества я заперла в актовом зале рояль, на котором мне разрешалось играть, собрала ноты и отправилась к начальнице училища — А. А. Ливенцовой — сказать ей о своём твёрдом решении бросить музыку и никогда больше не учиться игре на фортепиано. Алевтина Александровна пришла в отчаяние от моего заявления и долго уговаривала меня не делать этого. Я была упорна и старалась доказать, что после слышанного вчера я не могу прикоснуться к клавиатуре, считая это святотатством: вчера я присутствовала на великом торжестве искусства. И вот я, шестнадцатилетняя девушка, не подходила к роялю очень долго и казалась себе такой ничтожной со своими скромными способностями.

Москва обожала Рахманинова. За годы учения в Московской консерватории мы, молодёжь, слушали и видели всё, что было значительного и яркого в мире искусства. Приезжали и пользовались шумным успехом знаменитый дирижёр Артур Никиш, пианист Иосиф Гофман, скрипач Ян Кубелик и многие другие замечательные артисты. Но Рахманинова московская публика встречала совсем особенно. Это был её кумир. Его игра доходила до дна души каждого человека и заставляла звучать те струны, которые не удавалось затронуть никакому другому музыканту.

Впечатления от встреч с Рахманиновым относятся к самым ярким моментам моей жизни.

Я имела счастье много раз слушать в несравненном исполнении Сергея Васильевича как его собственные произведения, так и сочинения других авторов. Его исполнение фортепианных концертов Скрябина и Листа, мелких произведений этих же авторов, «Прялки» Мендельсона и многих других пьес останется в моей памяти навсегда. Также производили глубокое впечатление его выступления как дирижёра. Простота и подлинная эмоциональность были характерны как для всего его творчества, так и для его игры, неизменно пленявшей слушателей.

Я глубоко чту память Сергея Васильевича; я счастлива и горда, что была его современницей, его ученицей; видела и слышала живого Рахманинова.