Нас представили Сергею Рахманинову... Он, не спеша, осмотрел нас с головы до ног и сказал своим низким басом:

— Садитесь, пожалуйста.

Говорит он с ярко выраженным славянским акцентом.

Мы не ожидали такой любезности. Великий артист вообще не славится приветливостью. По какой причине вчера вечером он согласился принять журналистов, нарушив тем самым молчание, которое хранит в течение нескольких лет? Нам пришлось спешить. Рахманинов назначил свидание в восемь часов в «Glebe Collegiate», но сам появился с опозданием на четверть часа. Мы уже склонны были считать свидание несостоявшимся, но он принял нас почти тотчас же, как вошёл.

Сидя около стола, на котором лежала электрическая грелка в виде муфты, знаменитый композитор грел свои руки. Его внешность — длинное чёрное пальто с выдровым воротником, короткие волосы, бритое лицо, серые, как сталь, глаза, большой нос; его взгляд, манера — всё наводило на мысль, что в нём есть нечто от «священнослужителя», стоического и отрешённого от мирских дел. Беседуя, он говорил медленно, засовывая в портсигар рукой, свободной от перчатки, русскую папиросу длиной не более полдюйма.

— Маэстро, Вас очень утомляют многочисленные концерты?

— Нет! В Канаде климат довольно холодный, но меня утомляют главным образом длительные переезды, большие расстояния, которые мне приходится покрывать. Сегодняшний переезд из Монреаля в Оттаву продолжался очень долго, а завтра я уезжаю непосредственно отсюда в Детройт.

— С Вашим опытом и обширным репертуаром Вам, наверное, довольно легко подготовить программу?

— Напротив, — ответил он, — для этого необходимо много работать и во время турне. Я никогда не занимаюсь менее двух часов ежедневно. Это особенно важно для сохранения гибкости пальцев.

— Вы, должно быть, теперь, после того, как дали такое множество концертов, больше не нервничаете?

— Нервозность была мне свойственна лишь в юности. Признаюсь, что когда я дебютировал, у меня бывали трудные моменты.

— Не полагаете ли Вы, что в настоящее время средний уровень концертов выше прежнего?

— Да! Теперь хороших пианистов больше, чем их было двадцать пять лет тому назад. И публика, кажется, больше, чем когда-либо раньше, ценит хорошую музыку, наслаждается ею.

— Тем не менее, Вы не относите современных виртуозов к разряду таких больших артистов, Ваших современников, как Падеревский, Пахман, Рубинштейн?

— Обратите внимание, я ведь сказал, что в настоящее время есть много хороших пианистов, тогда как упомянутые Вами были исключительными артистами. Ещё пятьдесят лет тому назад Рубинштейн говорил о большом числе лиц, играющих «хорошо»...

Разговор несколько раз прерывался. Иногда Рахманинов отвечал односложно. Он выглядел совершенно равнодушным. Всё же, немного оттеснив присутствующих, я спросила его так, чтобы не слышали окружающие, что он думает о «swing music». [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]

— Я её совсем не люблю, — пробормотал он, — к тому же я не люблю музыку новых композиторов, какими бы они ни были. В течение десяти лет я находил удовольствие в слушании «джаза», а теперь — нет...

— Вы говорите, что не любите современных композиторов. Тем не менее, Вы сегодня вечером будете играть пьесу Дебюсси...

— Да, но пьеса, поставленная мною в программу, — одна из первых, созданных французским мэтром. Последующие его сочинения написаны совсем в иной манере.

Было слышно, как публика занимала места в зале. Прежде чем проститься с нами, Рахманинов признался, что он пока что не сочиняет.

— Я слишком занят, — подтвердил он, — но в скором времени я кое-что напишу.

— Где Вы проводите летние каникулы... Работаете ли Вы в это время?

— У меня есть дача в Швейцарии, но во время каникул, когда я отдыхаю, я всегда занимаюсь композицией...

— А каким видом спорта Вы занимаетесь? — На сей раз вопрос задала одна из коллег, представляющая английские газеты.

— Спорт, ах нет, это невозможно. Мне приходится слишком много внимания уделять моим рукам...

Спустя некоторое время он медленно направился к эстраде, где стоял один из трёх инструментов, постоянно сопровождающих Рахманинова во время его гастролей. Он сел на маленькую мягкую табуретку, которую тоже возит с собой, и зазвучали первые такты «God save the King».

Аудитория, замерев, слушала одну из прелестнейших аранжировок национального британского гимна. Руки великого пианиста согрелись. С первых же тактов музыки Баха они буквально забегали по клавиатуре.

Это был очаровательный вечер.