М. С. Керзиной

Многоуважаемая Мария Семёновна,

Благодарю Вас за Ваше письмо, наполненное описанием последнего концерта из моих сочинений. Оно пришло ко мне первым после прочтения мной заметки в «Русских Ведомостях», где мягко, но ясно, сказано, что романсы провалились. Ваше письмо этого не говорит, вероятно, из боязни меня огорчить или просто из нежелания сказать мне неприятность. Между тем я лично ожидал именно подобного конца, и уже задолго до конца говорил Наташе, что радуюсь, что нахожусь за 2000 вёрст от залы Московского Благородного Собрания. Последующие письма, полученные мной, ещё более утвердили меня в том, что я был прав. Все последние письма констатируют жестокую тоску всей залы во весь вечер. Поэтому мне приходится прежде всего извиниться перед Вами, что моя муза, против моего желания, доставила Вам неприятности. Что касается лично меня, то я не в отчаянии. В подобных случаях я обращаюсь прежде всего к себе за поддержкой и за мнением по поводу сделанного и написанного. Я, говоря искренно, не согласен с публикой. Конечно, и автор и публика ошибаются, и кто прав в данном случае — неизвестно. Но всё-таки я себя лично здесь оправдал, и потому покоен. Очень я смеялся по поводу «Кольца». Все письма в один голос говорят, что это что-то ужасное. И «я верю... верю». Этот романс можно так сделать, что из него получится карикатура. Относительно «Кольца» я Вам и раньше уже в этом духе писал.

Итак «проваливаться» — это моя полоса сейчас. За неделю до Вашего концерта в Петербурге провалились 2-ая картина «Скупого» и «Франчески». Виновники торжества (кроме меня, конечно) ещё Зилоти и Шаляпин. «Какие имена!».

Теперь по поводу Ваших концертов будущих и Вашего приглашения. Хорошо, что Вы позвали дирижировать Ляпунова. Я только недавно проглядывал (бегло) его Симфонию, и она мне понравилась. Как он исполнять её будет — не знаю. Но знаю, что в Лейпциге, где она тоже недавно под его управлением шла, она имела успех. Что касается моего управления моей лично Симфонией у Вас в будущем году, то я относительно этого должен Вам рассказать все мои планы, и буду Вас просить вперёд на меня не сердиться за мою «чистосердечность». Эту Симфонию я обещал дирижировать в Петербурге и в тот же период хочу дирижировать её в Филармонии, куда, надеюсь, меня пригласят. (Пока ещё не пригласили!) Сыграть её и там и тут мне важно из-за порядочного куша денег, который я хочу получить с этих двух обществ. В деньгах я теперь нуждаюсь, не так как раньше, когда я «бюрократом» был. Поэтому «первое» исполнение должно быть у них, т. е. мне это важно по материальным соображениям. У Вас же я непременно хочу участвовать, если только попаду в Москву. Или повторим ту же Симфонию, если она не провалится; или повторить фортепианный Концерт, который могу играть теперь «я», или что-нибудь ещё другое. Конечно, в этом случае безвозмездно. Если Филармония меня не пригласит, что мне, по правде сказать, не верится, то я охотно готов играть Симфонию у Вас, но с условием, чтоб концерт был назначен через неделю после концерта Зилоти, о сроке которого я могу позднее сообщить. Итак, не сердитесь на меня за это, Марья Семёновна. Повторяю, что если я так гадко поступаю, то только оттого, что, ей-богу!, деньги нужны.

Страшно рад, что Аркадий Михайлович поправился и вышел впервые на концерт из моих сочинений, другими словами, почтил моё торжество своим присутствием. Мой душевный привет ему. Я надеюсь, что Вас увижу 15-го мая. Весьма возможно, что я и раньше приеду, так как до сих пор не получаю ничего больше относительно Парижа. Вероятно, импресарио напугался провалом моих опер в Петербурге и решил меня рассчитать.

Едете ли Вы на Кавказ? или за границу?

До свиданья.

С. Р.

Какое хорошее письмо написал Сербский в «Русских ведомостях» по поводу Шмидта (хотя Аркадий Михайлович и будет, может быть, со мной ругаться за это заявление).