Н. С. Морозову

Милый мой друг Никита Семёнович, бесконечно долго тебе не писал и давно уже собираюсь, но до этой минуты — не удавалось. Утешаю себя только тем, что когда я не пишу тебе по причине занятий, — ты на меня не сердишься. Последние две-три недели у меня убавилось время для занятий. Во-первых, я уже две недели хожу ежедневно к глазному доктору. (Кстати, доктора я переменил, так как от первого доктора мои глаза совсем испортились. Этот второй мне нравится и уже помог мне за это время. Но по приказанию этого доктора я очки совсем снял, и он меня лечит массажем.) Во-вторых, при вечернем освещении мне не позволено совсем заниматься: ни читать, ни писать. Вот это очень большой убыток. В-третьих, я принуждён играть теперь на фортепиано не час, как раньше, а два. Как видишь, большие убытки во времени. Так что сегодня, например, я занимался только от 9 часов утра до 2½. Затем завтракал и сейчас пишу тебе вместо занятий. Имею час свободный и затем гулять, час. Затем играть 2 часа, а там уже вместе с курами и на покой. Таким образом на сочинение у меня есть около 4-х часов в день. Это мало? Теперь про сочинения. Я занимаюсь здесь пять месяцев и пять дней. За этот срок я довольно много сделал, но, к сожалению, ничего не кончил, или ничего не отделал начисто. Это меня очень смущает, и за этот месяц, который мне остаётся до отъезда в Париж, я хочу всё привести в порядок по возможности. У меня есть три начатые работы. Третья, которой занят сейчас, т. е. большой кусок её, хочу на днях кончить отделкой совсем. Пока это довольно! Вторую работу возьму после этой и хочу её всю кончить отделкой недели в две. Затем остаётся неотделанной Симфония, о которой я тебе уже писал, что её только вчерне кончил. Конечно бы хотелось и её тоже всю привести в порядок, чтоб осталось только инструментовать. Но это не удастся! И время мало остаётся, и я, по правде сказать, устал. Насчёт качества всех этих вещей должен сказать, что хуже всего Симфония. Когда я её напишу, а затем поправлю свою первую Симфонию, я даю себе зарок не писать больше Симфонии. Ну их! Не умею, а главное, не хочется их писать. Моя вторая работа несколько лучше Симфонии, но всё-таки сомнительных достоинств. Доволен я вполне только третьей работой. Она — всё моё утешение. Иначе — я совсем бы замучился. Но она же дальше всех от конца. А посему, что я в ней дальше сделаю — ещё неизвестно. Вот тебе отчёт — хотя и туманный.

За последнее время я слыхал здесь много интересных вещей. Перечислю их. 4 оратории: Missa Solemnis — Бетховена, «Самсон» — Генделя, Hohe Messe (h-moll) Баха и «Paulus» Мендельсона. Затем в театре видел «Тристана» и «Мейстерзингеров». Лучшее, что я тут назвал, это «Missa» Бетховена. Исполняли её великолепно. Я был в полном восторге. Второй номер это «Мейстерзингеры». Тоже был в полном восторге. Так хорошо — что и говорить больше нечего. Идут здесь «Мейстерзингеры» удивительно. К сожалению, их почему-то редко дают, а то я непременно ещё пойду. Затем идёт «Самсон» Генделя. Если он у тебя есть, посмотри № 4 (Ария тенора) и затем заключение № 7 Largo «Nur Trauer-töne sing ich nun». И то и другое в полном смысле — гениально!

Надо правду сказать: хорошо пишут сейчас, но ещё лучше писали раньше. А то я ещё видел оперетку «Die lustige Witwe». Хоть и сейчас написано, но тоже гениально. Я хохотал как дурак. Великолепная вещь. Вот всё, что я видел. И в том порядке, как тебе написал. Такова моя духовная пища!

Я надеюсь, что к моему приезду в Москву ты не уедешь ещё на дачу и я тебя увижу. Я приеду 17-го или 18-го мая (старого стиля). Семья моя приедет около 1-го мая. Непременно навести их. Наташа будет страшно рада.

Как Вы поживаете? Как твоя дочь? Хочу думать, что ты мне ещё напишешь сюда. Я буду очень рад получить от тебя письмо. Сам я тоже тебе напишу, если поспею кончить вторую работу.

Теперь все мои мысли о Париже, и притом самые неприятные. Я тебе сказать не могу, до чего мне не хочется ехать. А надо, даже из-за денег надо, так как ресурсы кончаются.

До свиданья. Обнимаю тебя. Твоим кланяюсь.

Твой С. Р.