Когда произносится дорогое имя Сергея Васильевича Рахманинова, первое, что возникает в моей памяти, — это давно прошедшие годы, годы ранней юности, когда мы с Серёжей Рахманиновым в течение трёх лет сидели за одной партой в общеобразовательных классах Московской консерватории. И поныне отчётливо памятен мне серьёзный, молчаливый сосед, тогда ещё почти мальчик, скромный, длинный и худой Серёжа Рахманинов.

Мы знали, что Серёжа Рахманинов очень талантливый ученик. Яркое пианистическое дарование его пленяло не только нас, его товарищей, но и всех учащихся консерватории. Когда становилось известным, что на академическом вечере будет играть Рахманинов, все устремлялись в зал слушать его. Мы любили Серёжу, гордились им, хотя сам он ни с кем из нас не сходился близко, всегда был замкнут, малообщителен и в свой мир никого не допускал. Это, очевидно, и послужило причиной того, что как композитора мы его узнали значительно позднее.

Рахманинов никогда и никому из нас не рассказывал о своих сочинениях и тем более ничего не показывал, а между тем примерно уже к 1889 году его творческое дарование так бурно развилось, что он вскоре стал уже известным композитором. Вот тут только мы и получили возможность познакомиться с его Прелюдией cis-moll, ставшей впоследствии столь знаменитой, и Первым фортепианным концертом в авторском исполнении.

В 1889 году моя старшая сестра Евгения Фабиановна окончила консерваторию по классу В. И. Сафонова, а я перешла к нему же на старшее отделение. Одновременно со мной в его же классе учился А. Скрябин.

У нас часто собирались товарищи моей сестры по классу Сафонова, и постепенно организовался маленький музыкальный кружок, в который входили Э. К. Розенов, М. Н. Курбатов, А. Т. Гречанинов, теоретик И. Н. Протопопов, А. А. Ярошевский и другие.

В этом кружке проигрывались все новые сочинения и старых и молодых композиторов. Помню, как исполняли у нас симфонию Калинникова, новые песни Гречанинова; приезжал к нам и Сергей Рахманинов, играл отрывки из «Алеко» и показывал первые свои романсы. Мы, сёстры, обычно исполняли хоровые сочинения.

По окончании консерватории наши пути разошлись. Рахманинов всецело погрузился в творческую работу и вскоре стал выдающимся пианистом и крупным композитором, а мы со старшей сестрой ждали, пока закончит музыкальное образование наша младшая сестра (третья) Мария Фабиановна, чтобы совместно открыть свою музыкальную школу.

В 1895 году начало своё существование наше музыкальное училище, и мы с головой окунулись в педагогическую работу. Училище это довольно скоро стало популярным, и мы через первые пять-шесть лет нашли возможным начать показывать публично наших наиболее способных учеников, устраивая маленькие открытые вечера.

Сергей Васильевич Рахманинов не раз посещал эти ученические вечера; на одном из них, кажется, это было в зале Синодального училища, произошёл такой забавный случай. В конце первого отделения выступал детский хор. Одна из маленьких исполнительниц, Сашенька Тютюнник, была так мала ростом, что привлекла внимание Сергея Васильевича. Он подошёл к эстраде, подозвал её и сказал, ласково улыбаясь (Сергей Васильевич очень любил детей):

— Позвольте мне пожать вашу руку, — и протянул ей свою большую ладонь, в которой крошечная ручка Сашеньки совершенно утонула. Этот коротенький весёлый эпизод очень всех тогда позабавил.

В одно из своих посещений школы Сергей Васильевич слушал моего, тогда ещё маленького, ученика Лёву Оборина (теперь лауреат и профессор) и очень похвалил его. Но это было уже значительно позднее.

Иногда, правда довольно редко, Сергей Васильевич бывал у нас в доме. Он не любил новых знакомств, сторонился чужих людей и вообще хорошо чувствовал себя только среди своей семьи и близких знакомых.

Помню, как однажды мы с Софьей Александровной Сатиной решили «разыграть» Сергея Васильевича. Я позвонила ему и попросила его зайти ко мне, предупредив, что у меня не будет никого из посторонних, а сама в это время позвала к себе Софью Александровну.

Рахманинов приехал.

Софья Александровна спряталась в углу комнаты за креслом, чтобы не сразу быть замеченной, а я, весело выбежав навстречу Сергею Васильевичу, громко сказала:

— Сергей Васильевич, разрешите познакомить вас...

Его лицо, доброе и приветливое, моментально сковалось холодной гримасой, и он хмуро перевёл свой взгляд в угол, куда я указала ему рукой. Софья Александровна, улыбаясь, выскочила ему навстречу. [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]

— Сонька, дорогая! Так это ты! — восторженно закричал Сергей Васильевич, широко расставив свои длинные руки. — Как я рад! — И сразу стало легко и весело.

Я всегда была поклонницей Рахманинова, любила все его сочинения, многие играла сама и, конечно, старалась не пропускать ни одного его концерта. Посещала не только сольные выступления, но также и совместные с Зилоти и Шаляпиным.

Однажды со мной произошла довольно смешная история во время посещения одного из этих концертов Сергея Васильевича. Надо заметить, что не всегда удавалось доставать хорошие билеты, тогда я брала входной и проходила в первые ряды.

Мне в этом обыкновенно любезно помогал комендант зала Благородного собрания — толстый полковник, который, очевидно, за кого-то меня принимал. Вскоре это выяснилось. На одном из концертов Сергея Васильевича полковник по обыкновению проводил меня до первого ряда и, любезно усадив в кресло, спросил меня:

— Надеюсь, что вы, наконец-то, споёте у нас в нашем концерте?

Я слегка растерялась и спросила:

— А когда ваш концерт?

— 13 декабря, — последовал ответ.

— О! Тринадцатого!.. нет, нет, полковник, я никогда не выступаю тринадцатого числа, — засмеялась я и всё же спросила его, за кого он меня принимает.

— Как! Разве вы не Петрова-Званцева? — воскликнул мой полковник, побагровев.

В антракте я поспешила в артистическую, рассказала Сергею Васильевичу о случившемся и попросила совета, как мне быть с озадаченным и разочарованным полковником. Сергей Васильевич посмеялся и сказал:

— Ну что ж, скажите полковнику, что вы тринадцатого петь не будете, но с удовольствием сыграете, так как вы пианистка.

Играть мне тоже не пришлось: мой полковник сразу охладел ко мне, больше не подходил и не провожал меня в первый ряд.

Из произведений Рахманинова я особенно восхищалась его «Всенощной» в превосходном исполнении Синодального хора; я не пропускала ни одного вечера. Как-то, придя на концерт, кажется, в седьмой раз, столкнулась с Рахманиновым. Он весело приветствовал меня и, смеясь, сказал:

— А вы, Елена Фабиановна, «перешибли» меня: я ведь был не на всех концертах.

В одном из последних концертов Сергея Васильевича я всё время так сильно хотела услышать ещё раз мою любимую Прелюдию Es-dur op. 23 № 6, что, очевидно, моя мысль передалась ему, и он сыграл на бис именно эту пьесу. Возбуждённая и счастливая, я в антракте забежала и сказала ему, что Прелюдия, такая светлая, радостная и волнующая, очевидно, сочинена в очень хороший день. Сергей Васильевич ответил:

— Да, вы правы, она действительно вылилась у меня сразу в тот день, когда родилась моя дочь.

В 1915 году внезапно тяжело заболел Александр Николаевич Скрябин (заражение крови). От хирурга А. В. Мартынова я узнала, что положение угрожающее и что Александр Николаевич безнадёжен. Я позвонила Сергею Васильевичу. На другой день утром он поехал навестить Скрябина, но уже не застал его в живых. Я была в это время у Скрябиных и видела, как тяжело перенёс эту смерть Рахманинов.

Спустя некоторое время Сергей Васильевич дал концерт из произведений Скрябина, которых раньше никогда не играл. Концерт этот был в помещении Политехнического музея, где эстрада очень маленькая и низкая. Я села близко к роялю, почти против Сергея Васильевича.

В антракте, как всегда, я зашла к Сергею Васильевичу в артистическую, где он встретил меня мягким упрёком:

— Елена Фабиановна! Зачем вы сели так близко: вы же знаете, что я во время игры люблю посопеть.

— Ну и сопите себе на здоровье, — ответила я, — всё же не уйду со своего места.

Я всегда помнила день рождения Сергея Васильевича — 20 марта — и обычно приносила ему цветы или любимые им конфеты. А однажды, узнав, что он любит творожную пасху, которая у меня всегда отлично получалась, я принесла её ему в этот день. Сергей Васильевич тут же попробовал пасху, похвалил и поддразнил Наталию Александровну:

— Наташа! А ведь Елена Фабиановна делает пасху ещё лучше, чем ты!

Как-то я послала ему в подарок диванную подушку своего рукоделия, на которой вышила гладью три ноты — мои инициалы Е. Ф. Г. — вместо подписи:

Сергей Васильевич в ответ прислал мне свой портрет, на котором написал два такта на мои инициалы:

Портрет этот я храню как дорогую реликвию.

Когда Сергей Васильевич приобрёл первую автомашину и научился водить её, делая в ней частые прогулки, я выразила желание прокатиться, так как никогда не ездила в автомобиле, и откровенно созналась, что слегка побаиваюсь.

Наталия Александровна, присутствовавшая при нашем разговоре, сказала мне:

— Вы, Елена Фабиановна, не знаете, какой Серёжа замечательный водитель! Он вас покатает, и вы перестанете бояться.

Вскоре Рахманинов заехал за мной. Помню Сергея Васильевича в жокейском картузике, который ему очень шёл, в меховой дохе. Тогда мы немного покатались по Москве, к моему большому удовольствию.

Однажды, совершая обычную воскресную прогулку со своим семилетним племянником Шуриком, я зашла к Сергею Васильевичу Рахманинову. Когда мы поднялись по лестнице и были уже почти у двери его квартиры (а жил он в ту пору на Страстном бульваре), я спросила Шурика:

— А ты знаешь, к кому мы с тобой сейчас идём? К Рахманинову! Это он сочинил Баркаролу, которую ты так любишь слушать, когда я её тебе играю.

— А разве он живой? — удивляясь, громко спросил Шурик. — Ведь хорошие композиторы все уже давно умерли!

В это время дверь открыл сам Сергей Васильевич и, конечно, услышал эту фразу.

Погладив Шурика по голове, он ответил:

— Я ещё живой, милый мальчик, — улыбнулся ему тепло и ласково.

Вскоре после этого мы потеряли нашего замечательного мальчика. Я была так убита горем, что в течение долгого времени нигде не бывала, почти не выходила из дому и, кроме своих учеников, никого не видела. В это тяжёлое для меня время приехал в Москву на гастроли знаменитый пианист профессор Ферруччо Бузони, в классе которого я училась (один год), будучи в консерватории.

Бузони очень любил меня (он считал меня лучшей ученицей своего класса). С тех пор как он уехал в Америку, прошло много лет, более двадцати. Я имела право думать, что он забыл о моём существовании. Меня с трудом уговорили поехать на концерт Ф. Бузони, но когда я увидела его на эстраде, мне очень захотелось встретиться с ним ближе. Я пошла в артистическую и остановилась против двери, не решаясь войти, тем более, что вокруг него столпились все наши музыканты и поклонники. Вдруг вошёл Сергей Васильевич, увидел меня и, заметив мою нерешительность, покачал головой:

— Эх вы, бывшая ученица, а не идёте к своему учителю! — И прежде чем я успела что-либо ответить, он решительно втолкнул меня через порог. Все расступились перед Рахманиновым, и Бузони сразу увидел меня.

Он бросился ко мне, широко улыбаясь, и поцеловал меня, а Рахманинов сказал громко:

— Вот так узнают своих учениц большие музыканты!

Слёзы текли по моему лицу, и я поторопилась уйти. Но на следующий день Бузони вызвал меня к себе в гостиницу «Метрополь», где он остановился, и долго и внимательно расспрашивал о нашей школе, о моей работе. Он был очень удивлён, что никто из московских музыкантов, бывавших в Берлине, не передал мне его сердечного привета.

Прошли года. Рахманинов уехал в Америку, и долгое время я не имела о нём никаких сведений. Лишь в 1922 году связь вновь возобновилась, и вот каким путём. Это было трудное время разрухи и голода. Рахманинов начал помогать московским музыкантам через американскую организацию АРА, присылая продуктовые посылки. Некоторые из них приходили в мой адрес для передачи другим лицам, в числе которых был А. Т. Гречанинов и другие, которых я не запомнила. Но однажды пришла двойная посылка лично для меня. Я была очень обрадована вниманием ко мне Сергея Васильевича и счастлива, что смогу сытно угостить весь коллектив нашего училища. Помню, что пили мы кофе со сгущённым молоком, ели белые пироги и сладкие булочки. Все были довольны и бесконечно благодарны Рахманинову. Я написала об этом Сергею Васильевичу, но моё большое письмо, очевидно, не дошло до него.

Шёл 1943 год. До меня дошёл слух о болезни Рахманинова, а я как раз задумала устроить концерт из его произведений. Такие концерты я иногда устраивала ко дню его рождения. Я позвонила в ВОКС, чтобы справиться о состоянии здоровья Сергея Васильевича, и узнала тяжёлую весть: получена телеграмма о его смерти.

Очень больно было узнать об этом и пережить тяжесть потери Сергея Васильевича. Сначала я хотела отменить концерт, но потом решила это не делать. Концерт состоялся. Перед началом я сообщила всем собравшимся в зале печальное известие и попросила всех почтить память великого музыканта.

Таким образом, этот концерт нашего училища был первым концертом, посвящённым памяти гениального Сергея Васильевича Рахманинова.