Согласно данным, опубликованным в 1895 году И. И. Рахманиновым, род Рахманиновых ведёт, вероятно, своё начало от молдавских господарей Драгош, которые основали Молдавское государство и правили Молдавией более двухсот лет (XIV–XVI века). Для укрепления союза Молдавии с Московским государством и Польшей и для успешной борьбы с многочисленными врагами Молдавии (венгры, турки и др.) один из господарей, Стефан Великий (1458–1504), выдал одну из своих дочерей замуж за польского короля, а другую, Елену Молдавскую, за наследника Иоанна III — Ивана Младого. После смерти Стефана престол Молдавии перешёл к его старшему сыну — Богдану, а младший сын, Иван, не захотевший быть под началом брата, переехал с семьёй в Москву. Это произошло, по-видимому, около 1490-1491 года. Сестра Ивана, Елена, в это время овдовела, и малолетний сын её и Ивана Младого, Дмитрий был объявлен наследником Московского престола. Вследствие интриг Софии Палеолог и мать и сын (Елена и Дмитрий) попали в опалу и были сосланы в Углич. Туда же был отправлен и приехавший из Молдавии в это время брат Елены — Иван. От сына его, Василия, прозванного Рахманин, и начинается собственно род Рахманиновых.

Данные о потомках Василия, то есть членах образовавшихся ветвей рода Рахманиновых, собраны и опубликованы в девяностых годах XIX века проф. Киевского университета И. И. Рахманиновым. Оставляя в стороне подробности, касающиеся жизни и деятельности этих потомков, здесь интересно упомянуть только об одном из них — Герасиме Иевлевиче, который был прапрадедом Сергея Васильевича Рахманинова *. [Начиная с Герасима Рахманинова сведения, сообщаемые в этой записке, собраны автором последней (семейные предания, письма, личные наблюдения).] Он служил в гвардии, принимал деятельное участие при возведении на престол Елизаветы, дочери Петра I, и получил за это в награду поместье в Козловском уезде Тамбовской губернии. Выйдя в отставку, он прикупил соседнее со своим поместьем имение Знаменское *, в котором и обосновался со своей семьёй. [Знаменское сделалось родовым имением Рахманиновых — прадеда, деда и отца Сергея Васильевича.]

Сын его, Александр Герасимович, как и большинство дворян того времени, был тоже военным. Это был очень добрый и красивый человек, с открытым и благородным характером. Он умер рано (не дожив и до тридцати лет), став жертвой собственного великодушия при спасении замерзающего в степях Тамбовской губернии человека. Служа в гвардии, в Петербурге, он женился на Марии Аркадьевне Бахметьевой. Мария Аркадьевна, воспитанная в Петербурге, была светская женщина. Она была очень музыкальна и училась музыке у лучших учителей того времени. Едва ли можно сомневаться в том, что музыкальный талант, проявившийся так ярко в её детях, внуках и правнуках, был унаследован от неё *. [Автором этой записки приготовлена специальная генеалогическая таблица, по которой можно проследить в шести поколениях унаследование музыкальных способностей различными членами этой семьи.] По семейному преданию, и муж её, Александр Герасимович тоже любил музыку и недурно играл на скрипке. Вот как характеризует Марию Аркадьевну одна из её внучек В. А. Сатина: «Бабушку мою, Марию Аркадьевну, я хорошо помню. Она жила в Знаменском во флигеле и умерла, когда мне было семнадцать-восемнадцать лет. Она была замечательно красива, всегда очень хорошо и, главное, опрятно одета. Строга с нами была очень. Мы её очень боялись. Я часто слыхала, как она играла. Она всегда сидела необыкновенно прямо и очень хорошо играла. Мы с сестрой должны были по очереди приходить к ней и развлекать её, но боже сохрани было прислониться к спинке стула или сидеть согнувшись. Это считалось неуважением к старости. Много мы выслушали от неё замечаний, и говорила она с нами не иначе как по-французски. Она умерла семидесяти шести лет, и во время её болезни при мне отрезали её совсем ещё чёрную косу. Она была очень гордая, и мало кто любил её... Неприятно всё это писать про покойницу».

Рано овдовев, Мария Аркадьевна вышла вторично замуж за М. Ф. Мамановича. Сыновья её как от первого брака (Аркадий Александрович Рахманинов — дед Сергея Васильевича Рахманинова), так и от второго брака (Ф. М. Маманович) унаследовали любовь матери к музыке и были оба очень талантливы. Через дочерей её, не получивших от матери способностей к музыке (за исключением одной дочери), талант передался опять очень ярко её внукам и внучкам (абсолютный слух, чудные голоса, склонность к музыке и т. п.) *. [Мария Аркадьевна была, кажется, двоюродной сестрой Николая Ивановича Бахметьева — управляющего хором Придворной певческой капеллы. Он сочинил много светской и духовной музыки и был настоящим музыкантом. Родился в 1807 году. Имел собственный хор и оркестр. В имении давал концерты (наряду с другими произведениями там исполнялась и Девятая симфония Бетховена).]

Аркадий Александрович Рахманинов (род. в 1808 году, умер в 1881) в молодости был, так же, как и его отец, военным и участвовал в походе против турок. Но службы он не любил и стремился только к одному — к музыке. Отсутствие консерватории в России, условия жизни и понятия русского дворянства того времени не позволили ему сделаться профессиональным артистом. Но, по-видимому, у него были все необходимые данные для артистической деятельности. Он великолепно играл на фортепиано и, живя в молодости недолго в Петербурге, сделался учеником Дж. Фильда. Много сочинял (мелкие фортепианные вещи и романсы). Выйдя рано в отставку и поселившись в Знаменском с женой, урождённой Варварой Васильевной Павловой *, Аркадий Александрович с увлечением отдавался только музыке. [Варвара Васильевна способностей к музыке не имела. Была умная, добрая женщина. Увлекалась стихами и переписывалась с Жуковским стихами. Знала наизусть почти всего Пушкина. Умерла восьмидесяти четырёх лет, сохранив до конца жизни изумительную память. Сохранилась она хорошо и физически (например, зубы, волосы).] Хозяйством он сильно тяготился и занимался им только из чувства долга перед семьёй. Он умер семидесяти трёх лет и до конца жизни всякий день упражнялся по нескольку часов в игре на фортепиано. Он нередко участвовал в частных концертах, уезжая для этого в Тамбов или Москву. Великолепный семьянин, обожающий жену, он отличался необыкновенной добротой, но был очень нервный и вспыльчивый.

У Аркадия Александровича и Варвары Васильевны было девять человек детей. Один из их сыновей, Василий Аркадьевич, был отцом Сергея Васильевича Рахманинова. Он поступил шестнадцати лет добровольцем на военную службу и сражался на Кавказе, участвуя в покорении Шамиля. Вернувшись с Кавказа, он прослужил ещё несколько лет в Варшаве офицером в Гродненском гусарском полку. Выйдя в отставку, он женился на Любови Петровне Бутаковой и поселился с ней в одном из имений её родителей — Онег, Новгородской губернии. Характер Василия Аркадьевича описать очень трудно. Он весь был из противоречий и имел репутацию очень ветреного, вечно ухаживающего за женщинами человека. В молодости он изредка кутил. Женщины его обожали, подруги его сестёр были, говорят, все им увлечены. «Он часами играл на фортепиано, но не пьесы известные, а бог знает что, но слушал бы его без конца...» — так пишет о нём одна из его сестёр. «Он часто фантазировал и рассказывал необыкновенные истории, под конец сам начинал верить в эти необыкновенные вещи. Мать его не любила этого и называла это „бахметьевщиной“. С другой стороны, характера Василий Аркадьевич был очень хорошего: внимательный, добрый, отзывчивый человек. Он не мог видеть слёз и отдавал последнее, чтобы утешить плачущего ребёнка. С детьми он возился точно мать. Сам купал их, поил, кормил».

Любовь Петровна (мать Сергея Васильевича) была единственной дочерью генерала Петра Ивановича и Софьи Александровны Бутаковых. Пётр Иванович был начитанный и хорошо образованный человек. До выхода в отставку он был директором аракчеевского Кадетского корпуса и преподавал там историю. Он умер рано, и Сергей Васильевич его почти не помнил.

Софья Александровна Бутакова, рождённая Литвинова *, была любимой бабушкой Сергея Васильевича. [Знаменитая певица Фелия Литвин была родственницей Софьи Александровны.] Всё хорошее, что он пережил в детстве, тесно связано с ней. Воспоминания его о ней самые тёплые и яркие. Сергей Васильевич был любимым внуком, и любовь и заботы бабушки о нём были совершенно исключительными. Исключительным было и баловство её в течение тех немногих лет детства, которые Сергей Васильевич провёл в семье. Отличительным свойством Софьи Александровны была набожность.

У Василия Аркадьевича и Любови Петровны было шесть детей: Елена, Владимир, Сергей, Софья, Варвара и Аркадий. Первые годы после рождения Сергея вся семья продолжала жить безвыездно в деревне. Воспоминаний об этом раннем детстве у Сергея Васильевича осталось мало. Он уже четырёх лет начал заниматься музыкой. Первыми его учителями были сначала его мать, а затем знакомая родителей — учительница музыки А. Д. Орнатская. Какое впечатление производила музыка на Сергея Васильевича в раннем детстве, он не помнил. Но мать его рассказывала, что он ещё совсем маленьким очень любил притаиться где-нибудь в углу и слушать игру. Во всяком случае, его выдающиеся способности были замечены уже в очень раннем возрасте. В один из приездов деда Аркадия Александровича из Знаменского в Онег четырёхлетний Серёжа играл с дедом в четыре руки, чем доставил последнему большое удовольствие.

Несмотря на то, что домашние видели одарённость ребёнка, карьера Сергея и его старшего брата Владимира была уже предопределена в семье: их обоих готовили в Пажеский корпус, куда их должны были принять как внуков генерала Бутакова. Но судьба их сложилась иначе. Широкий образ жизни, который вёл Василий Аркадьевич, его полное неумение хозяйничать (Петра Ивановича Бутакова уже не было в живых) расстроили благополучие семьи. Рахманиновы были вынуждены продать имения, полученные Любовью Петровной в наследство от отца. Василий Аркадьевич и Любовь Петровна со всеми детьми переехали в Петербург. Сергею Васильевичу в это время было семь лет *. [В Москве остались вещи, принадлежащие мне. Если они уцелели, то среди них имеется единственный снимок, снятый с Сергея Васильевича Рахманинова в детстве, когда ему было лет восемь. Поражает на этом снимке грустное выражение лица мальчика. Он был одет в светлую курточку, снят по пояс, и на снимке имеется надпись: «От маленького маэстро». Кроме этого снимка в этих же вещах можно найти пачку писем от Сергея Васильевича ко мне приблизительно за двадцать шесть лет, то есть за период жизни Сергея Васильевича с восемнадцатилетнего возраста до сорока четырёх лет. Стоило бы поискать эти письма и снимки в Москве.] Попав в Петербург, два старших мальчика, Володя и Серёжа, и девочка Софья вскоре заболели дифтеритом, так как в Петербурге в это время была сильная эпидемия дифтерита. Мальчики выздоровели, а девочка Софья умерла. Старшая сестра Елена *, учившаяся в закрытой школе, избежала заразы. [Сестра Сергея Васильевича, Елена, обладала чудным контральто. Она была исключительно музыкальна, и Сергей Васильевич неоднократно аккомпанировал ей, когда она пела. Ему было тогда девять-десять лет. Она нигде не училась, но, когда её восемнадцати лет привезли весной в Москву, она, выступив на пробе голосов в Большом театре, была немедленно принята в оперу. К сожалению, осенью того же года она неожиданно скончалась.] С переменой жизни Рахманиновых, с их ограниченными средствами о поступлении мальчиков в Пажеский корпус, обучение в котором стоило очень дорого, нечего было и думать. Старший сын Володя скоро был отдан в один из петербургских кадетских корпусов, а девятилетнего Серёжу, у которого музыкальный талант проявлялся уже ярко, отдали в консерваторию. Он поступил в класс преподавателя Демянского, на стипендию проф. Кросса, с условием, чтобы потом перейти учеником к нему, когда будет достаточно подготовлен. Нелады в семье, отсутствие правильного надзора за мальчиком и его ранняя самостоятельность мало способствовали учению. Он не готовил уроков, часто пропускал классы, предпочитая кататься на коньках или просто шататься по улицам. Одним из любимых его мальчишеских развлечений было вскакивать на конки и соскакивать с них на быстром ходу. Он сделался очень резвым и шаловливым *.

[В 1884 году Сергей Васильевич жил зиму в семье своей тёти, Марии Аркадьевны Трубниковой в Петербурге. Вот отрывок из письма двоюродной сестры Сергея Васильевича, Ольги Андреевны Трубниковой:

«1930 г.

Москва

Мама мне сказала, чтобы я написала про время, когда Серёжа был у нас. Ему было тогда 11 лет, а мне 6. Он аккуратно каждый вечер, когда мы ложились спать, неистово пугал меня. Я всё любопытствовала и хотела знать, что он делает, и выглядывала из своей кровати. А он, как увидит это, натягивает простыню на голову и подходит ко мне. Я от страха зарывалась под подушки. Потом помню, как по воскресеньям приходил его брат Володя из корпуса и начинался такой содом, что Теофила, моя няня, с ума сходила. Папа и мама уходили вечером в гости; мы оставались одни, и мальчики устраивали катанье с гор. Вытаскивали все доски из обеденного стола, как-то их подставляли с самого верха буфета на стол, со стола на пол и катались, и меня катали, или, лучше сказать, спихивали вниз, а няня кричала, что они мне шею сломают. Потом помню, как мы с Серёжей играли в лавку. Он был продавцом, а я — покупателем. Вот всё, что я помню. Со слов знаю, что он был большой лентяй, и папа с ним воевал».]

Только во время приездов бабушки своей, С. А. Бутаковой, он вёл себя тише, проводил с ней много времени. И, согретый её любовью, старался оказывать ей внимание и помощь.

С наступлением весны, по окончании первого года занятий в консерватории, С. А. Бутакова взяла к себе на лето своего любимого внука. Это лето было проведено мальчиком и бабушкой в Новгороде, а два следующих — в небольшом имении Борисово под самым Новгородом. Имение было куплено Софьей Александровной в результате настойчивых советов и просьб внука. Эти два лета были несомненно самыми счастливыми месяцами жизни в детстве мальчика.

Атмосфера любви и заботливости, окружавшая его, полная свобода, безнаказанность — всё это, конечно, производило сильное впечатление на не избалованного лаской и вниманием ребёнка. Большую часть дня он проводил на свободе, катался по Волхову на «душегубке», купался, резвился, и только изредка, когда к бабушке приходили гости, его принуждали сесть за рояль и поиграть гостям. Он большей частью импровизировал, выдавая эти импровизации за сочинения известных композиторов. Невзыскательные гости не разбирались в этом.

Бабушка любила посещать церкви, и он водил её на службы, начинал сам прислушиваться к духовному пению и наслаждаться музыкой. Ещё большее впечатление производили на него звон колоколов и служба в Новгороде, в монастырях и соборах, куда он возил свою бабушку, когда жил с ней летом под Новгородом.

Так как занятия Серёжи в Петербургской консерватории в течение трёх лет шли плохо и посещение им уроков становилось всё менее регулярным, то мать его по совету А. И. Зилоти * [А. И. Зилоти — двоюродный брат Сергея Васильевича. Он сын старшей сестры Василия Аркадьевича, Юлии Аркадьевны.] решила перевести Серёжу в Московскую консерваторию и отдать на воспитание к известному преподавателю консерватории Николаю Сергеевичу Звереву *. [Сергей Васильевич рассказывал, что, когда было решено отправить его к Звереву, мать отпустила его к бабушке проститься. С. А. Бутакова, по-видимому, поняла, что этот переезд внука будет ему на пользу, и примирилась с этой мыслью. Она вычислила, сколько денег ему надо дать на дорогу, сшила ему серую куртку, зашила ему в ладонку ещё сто рублей, купила билет до Москвы. Он помнит, как горько ему было ехать и как в вагоне, когда поезд тронулся, он заплакал. В Москве он жил два-три дня у своей тёти — матери А. И. Зилоти, и хотя почти не знал её, но чувствовал что-то родственное. Она же и отвезла его потом к Звереву.]

Н. С. Зверев, уже пожилой в те годы человек, жил с сестрой около Плющихи и брал на воспитание двух-трёх способных учеников консерватории. До Серёжи у него воспитывались А. И. Зилоти, С. М. Ремезов и другие. Платы за воспитание учеников Зверев не брал, но зато, согласно его условиям, первые годы жизни у него воспитанникам не разрешалось уезжать на каникулы домой. Так было и с Сергеем Васильевичем. Только пятнадцатилетним юношей ему позволили съездить ненадолго в Новгород, чтобы повидать бабушку. Каждое лето Зверев брал своих воспитанников или в Крым или на дачу под Москвой. Вообще условия жизни у Зверева были очень хорошие, и обстановка, в которой Сергей Васильевич провёл последующие четыре года вместе с двумя другими учениками, Л. Максимовым и М. Пресманом, не оставляла желать ничего лучшего. Строгий надзор за приготовлением уроков и поведением воспитанников и, главное, интересное и культурное общество, среди которого вращались будущие артисты, развивали их вкусы, понятия и интересы. Среди гостей Зверева всегда находились лучшие представители московской адвокатуры, профессора университета и врачи, приходили музыканты, художники и актёры.

Стремясь дать мальчикам широкое общее развитие, Зверев часто брал их с собой в концерты и театр. Они видели таких мировых знаменитостей, как Т. Сальвини, Э. Дузе, Дж. Росси, Л. Барнай, не говоря уже о посещении всех премьер Малого театра. Мальчики очень любили Зверева, несмотря на его строгость и взыскательность, которая носила нередко деспотический характер. Он взыскивал с них за малейшую провинность, требовал беспрекословного послушания, не выносил лжи, увёрток и хвастовства. Вместе с тем, он поощрял находчивость, остроумие и строгостью своей отнюдь не заглушал их индивидуальности. Желая похвастаться перед другими их успехами, он нередко заставлял их играть при гостях. Выраженное им слово одобрения было лучшей наградой. Сергей Васильевич, таким образом, будучи ещё в младших классах консерватории, встречал П. И. Чайковского, А. Г. Рубинштейна и играл в их присутствии. Кроме частных выступлений, Сергей Васильевич неоднократно играл уже и на ученических вечерах консерватории. Он рассказывал, что на одном из закрытых концертов, устроенных в связи с приездом Рубинштейна, играли А. Скрябин, И. Левин, он и пели две певицы. После концерта у Зверева был приём, и Зверев, обратившись к Серёже, велел ему подойти к Рубинштейну, взять его за полу сюртука и показать его место за столом. После ужина Рубинштейн играл всем присутствующим Сонату op. 78 Бетховена. [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]

В эти же годы начались первые попытки Сергея Васильевича сочинять. Как-то вечером Максимов, Пресман и Рахманинов уселись за стол, и каждый взялся за сочинение пьесы. Это, конечно, было скорее шуткой, а не серьёзной попыткой.

В эти годы характер Рахманинова заметно меняется. Он делается сдержанным, замкнутым, теряет свою резвость, шаловливость. Только шалости товарищей вызывали в нём неудержимый смех на уроках. Зная за ним эту черту, мальчики пускались на всякие выдумки, и заразительный смех, характерный для Сергея Васильевича до конца его жизни, увлекал нередко весь класс.

Пробыв два года в фортепианном классе Зверева, Сергей Васильевич пятнадцати лет перешёл в 1888 году на старшее отделение к профессору по классу фортепиано А. И. Зилоти, который был всего на десять лет старше его: вернувшись от Листа, он был приглашён в профессора консерватории. Выбор профессора для Сергея Васильевича сделал Зверев, что не соответствовало желанию Рахманинова, который очень хотел перейти к В. И. Сафонову. Но Зверев настоял на своём.

В 1889 году Сергей Васильевич стал посещать класс специальной теории для композиторов. Окончание этого класса открывало дорогу для композиторской деятельности.

В год перехода Рахманинова на старшее отделение на экзамене в качестве почётного члена экзаменационной комиссии был П. И. Чайковский. По предложению комиссии Рахманинов сыграл несколько вещей в форме трёхчастной песни. Песни эти так понравились, что к выставленному экзаменаторами высшему баллу «5 с плюсом» Чайковский прибавил ещё три креста, окружив, таким образом, пятёрку со всех сторон крестами.

Перейдя на старшее отделение, Рахманинов, следовательно, пошёл по двум специальностям: фортепиано и специальная теория. Профессорами его были: по фортепиано — Зилоти, по контрапункту — С. И. Танеев, по фуге и свободному сочинению — А. С. Аренский.

Московская консерватория в то время была в полном расцвете. Среди недавно окончивших её были талантливые музыканты: Зилоти, Брандуков, Корещенко. Однокашниками Рахманинова были Скрябин, Левин, Печников, Максимов и другие. Вполне естественным было то соревнование, которое происходило между учениками (ученики устраивали конкурс между Рахманиновым и Левиным), понятно также желание профессоров получить в свой класс лучших учеников и доля зависти, развивавшаяся среди профессуры. Это последнее привело скоро к разрыву отношений между Сафоновым и Зилоти. Делая громадные успехи и по классу фортепиано, и по специальной теории, Рахманинов с каждым годом всё ярче выделялся среди учеников. Он оставался, однако, отличным товарищем и охотно помогал, когда мог, более слабым ученикам. Учение его шло легко, и, кроме того, за его занятиями строго следил Зверев. Правда, он нередко делал Рахманинову поблажки по сравнению с двумя другими воспитанниками (Максимовым и Пресманом), которым спуску не давал. Но однажды зимой 1889 года Зверев не сдержался и между стариком воспитателем и молодым шестнадцатилетним воспитанником Рахманиновым произошла крупная ссора, которая повела к полному разрыву между ними. Рахманинов вынужден был переехать от Зверева и поселиться в семье своей тёти Варвары Аркадьевны Сатиной (сестры его отца).

Все попытки примирения, предпринятые частью родственниками, частью самим Рахманиновым, который несколько раз пытался увидеть Зверева и извиниться перед ним, не привели ни к чему. Зверев упорно отказывался от свидания с ним. На семейном совете, устроенном в доме Сатиных сёстрами отца Сергея Васильевича и А. И. Зилоти, В. А. Сатина была единственная, которая пожалела юного Рахманинова и не допустила, чтобы сын её брата из-за ссоры со Зверевым, крутой нрав которого был известен всей Москве, остался без пристанища и без копейки, один в Москве. Вопреки желанию других, она настояла на том, что ему надо помочь, и предложила ему переехать к ней в Левшинский переулок на Пречистенке. Здесь его поместили в отдельной комнате, где он мог бы без стеснения продолжать свои занятия; и Рахманинов, всего раза два за все четыре года своей жизни у Зверева бывший в гостях у Сатиных и почти не знавший их, сделался скоро членом этой семьи. Старший сын В. А. Сатиной был одних лет с Сергеем Васильевичем, остальным детям было двенадцать, десять и восемь лет. Автору этих записок, в то время десятилетней девочке, отлично запомнилось утро, когда происходило совещание о Сергее Васильевиче. В доме происходили какие-то таинственные разговоры, кто-то приходил в неурочное время, двери кабинета, где собирались родственники, были закрыты, и наша мать, услав нас, двух младших детей, подальше от кабинета, велела нам разматывать большие клубки шерсти, добавив, что к нам сейчас придёт двоюродный брат Серёжа и чтобы мы были с ним добрые и нежные, потому что у него большие неприятности. Мы были в недоумении, что делать, но пришедший скоро Серёжа сам помог положению, предложив нам свою помощь в разматывании шерсти. Через короткое время мы почувствовали себя на равной ноге с ним и быстро подружились. И тогда, и потом, в течение всей его жизни, он удивительно быстро завоёвывал доверие к себе детей всех возрастов. Этой же чертой обладал и его отец. Вероятно, это происходило оттого, что оба, и отец и сын, любили детей как-то особенно нежно.

Перейдя весной на следующий курс, Сергей Васильевич провёл лето с Сатиными в их имении Ивановке, Тамбовской губернии. Осенью, вернувшись с ними в Москву, он продолжал свои занятия в консерватории. Хотя до окончания консерватории Рахманинову оставалось ещё два года, зима 1890/91 года по классу фортепиано оказалась для него последней.

Зилоти, поссорившись с директором консерватории, Сафоновым, внезапно ушёл из консерватории, а Рахманинов, не желая за год до окончания переходить к другому профессору, пришёл к мысли завершить учение по классу фортепиано в ту же весну. Совет консерватории, принимая во внимание его исключительные способности, разрешил ему этот выпускной экзамен по фортепиано, назначив ему, за отсутствием профессора, программу для экзамена (Соната op. 53 Бетховена и Соната b-moll op. 35 Шопена).

Таким образом, восемнадцатилетний Рахманинов весной 1891 года блестяще оканчивает консерваторию по классу фортепиано и получает диплом как пианист.

Очень плодотворной была эта зима 1890/91 года и по композиции. Начав занятия по свободному сочинению у Аренского, Рахманинов сочиняет свой Первый фортепианный концерт * и исполняет его первую часть ещё в бытность учеником консерватории; дирижёром в ученическом концерте был Сафонов, который аккомпанировал Рахманинову первую часть этого концерта. [Концерт для фортепиано с оркестром fis-moll op. 1, изданный Гутхейлем через два года после его написания в виде переложения для двух фортепиано, посвящён А. И. Зилоти. В новой редакции (1917 года) он был издан Государственным музыкальным издательством в 1920 году и неоднократно исполнялся автором в Америке (имеются пластинки компании «Виктор»).]

Кроме Первого концерта, Рахманинов заканчивает Трио для фортепиано, скрипки и виолончели. Первая часть трио была исполнена в январе 1892 года в концерте Рахманинова. Это трио до смерти Рахманинова оставалось ненапечатанным.

Проведя по окончании экзаменов лето в Ивановке, Рахманинов осенью, перед возвращением в консерваторию, проехал в Знаменское к бабушке Варваре Васильевне Рахманиновой. Последствия этой поездки были катастрофичны. Выкупавшись осенью в реке Матыр, Сергей Васильевич вскоре заболел. Вернувшись в Москву и поселившись вместе со своим консерваторским товарищем М. А. Слоновым, он сначала кое-как перемогался, но вскоре слёг окончательно. А. И. Зилоти, узнав о его болезни, поднял тревогу, привёз к нему хорошего доктора, который определил не малярию, как думали окружающие, а воспаление мозга. Всё же, по всей вероятности, Рахманинов был болен перемежающейся лихорадкой. Так неоднократно говорили лечившие его потом врачи. Как бы то ни было, Рахманинов пролежал в постели полтора месяца.

Крепкий организм преодолел болезнь, но, выздоровев, Рахманинов был предоставлен самому себе и, не имея надлежащего ухода, вместо продолжительного отдыха, который советовал доктор, начал усиленно заниматься и сочинять, чтобы нагнать пропущенные занятия в консерватории и не терять года. По неоднократному свидетельству Сергея Васильевича, последствия болезни сказались в том, что он утратил частью ту необычайную лёгкость к сочинению, которая была ему до тех пор свойственна.

Оправившись окончательно от болезни только к рождеству, Сергей Васильевич в конце зимы переехал на квартиру к своему отцу, который временно поселился в Москве около Петровского парка. Этой же зимой Сергей Васильевич дал с громадным успехом свой первый концерт в зале Вострякова. В концерте он исполнил, между прочим, первую часть упомянутого выше трио.

В марте 1892 года, за месяц до выпускного экзамена, ученикам была объявлена тема, выбранная для оканчивающих в этом году учеников по классу композиции (С. В. Рахманинов, Л. Э. Конюс и Н. С. Морозов). Им предложили сочинить одноактную оперу «Алеко» на либретто, составленное Вл. И. Немировичем-Данченко по поэме Пушкина «Цыганы». Возбуждение и радость, охватившие молодого композитора, были огромны. Ему неудержимо захотелось тут же, безотлагательно приступить к работе. Он помчался домой, но здесь его ждал жестокий удар. У отца Сергея Васильевича, где он жил, в это время были гости, и о сочинении нечего было и думать. Это препятствие так подействовало на композитора, что он, бросившись на свою постель, заплакал. Нечего и говорить, что отец, узнав, в чём дело, тут же выпроводил своих гостей, и Сергей Васильевич мог немедленно приступить к работе. Быстрота, с которой была написана опера, поразительна. Она была закончена в семнадцать дней — музыки в ней на час исполнения. Ко времени подачи её в экзаменационную комиссию партитура оперы была тщательно переписана и даже переплетена (в тёмно-малиновый переплёт с золотым тиснением). Об этом стоит упомянуть, так как обычно экзаменационные работы представлялись в неоконченном виде.

Слухи о таком быстром окончании работы, конечно, проникли в музыкальные круги Москвы. Экзамен ожидался многими с громадным нетерпением. Никто, вероятно, не сомневался в том, что опера будет одобрена комиссией, но блестящая оценка её превзошла, кажется, все ожидания. Прослушав оперу, исполненную Сергеем Васильевичем на фортепиано, и познакомившись с партитурой, члены комиссии во главе с Аренским, Танеевым и Альтани (дирижёр оперы в Большом театре) тут же горячо поздравили Сергея Васильевича с блестящим окончанием консерватории, а совет консерватории присудил ему Большую золотую медаль. Со времени учреждения консерватории такая награда по классу композиции присуждалась только третий раз (до Сергея Васильевича её получили Танеев и Корещенко). Но едва ли не самым радостным событием этого дня для Сергея Васильевича было его полное примирение со Зверевым, который после экзамена подошёл к нему и, обняв и поцеловав его, снял с себя золотые часы и подарил их Сергею Васильевичу в знак примирения. С часами этими Рахманинов не расставался до конца жизни и всегда носил их. Только когда у него не хватало денег на жизнь, он временами закладывал их, но при первой же получке денег немедленно выкупал эти часы. Отношения Сергея Васильевича и Зверева до самой смерти последнего оставались хорошими.

Кроме большого морального удовлетворения, полученного молодым композитором, скоро сказались ещё и хорошие практические результаты. Рахманиновым заинтересовались руководители Большого театра. Оперу «Алеко» решено было поставить в следующем сезоне на сцене этого театра, а известный издатель Гутхейль обратился к Звереву (а не к Рахманинову, вероятно, за его «малолетством») с предложением купить оперу. Зверев направил его для переговоров к Рахманинову, а последний, не имея ни малейшего представления о такого рода «сделках», обратился за советом к П. И. Чайковскому. Такое из ряда вон выходящее в те времена предложение со стороны издателя удивило и обрадовало Чайковского. Он посоветовал композитору взять за оперу столько, сколько предложит ему сам Гутхейль, и, улыбаясь, добавил: «В какие счастливые времена вы живёте, Серёжа, не так, как мы. Мы искали издателей и отдавали им даром свои сочинения». В результате переговоров с Гутхейлем Рахманинов получил пятьсот рублей за оперу «Алеко», к которой добавил две виолончельные пьесы (Прелюдия и Восточный танец) op. 2 и Шесть романсов op. 4. Сумма эта в то время казалась Сергею Васильевичу громадной, и он чувствовал себя почти Крёзом.

Окончив в мае консерваторию и получив звание свободного художника, Рахманинов провёл лето в Костромской губернии у И. Коновалова. Он был приглашён Коноваловым преподавателем фортепиано к его сыну, Ал. Коновалову. Кроме фортепиано, Коновалов учился одновременно игре на скрипке у профессора консерватории Гржимали.

Вернувшись осенью в Москву, Рахманинов поселился в семье Ю. С. Сахновского.

К 1890/91 году относится первое публичное исполнение оркестровых вещей Рахманинова, в сезоне 1891/92 года Сафонов исполнил Интермеццо, а в 1892/93 году — танцы из оперы «Алеко».

Весной 1893 года в Большом театре состоялась премьера всей оперы «Алеко». Интерес к этому спектаклю был большой. Чайковский, Зверев и другие музыканты ходили на репетиции. Тщательно разученная опера шла под управлением Альтани, а роли исполняли: Дейша-Сионицкая (Земфира), Корсов (Алеко), Клементьев (молодой цыган) и Власов (старик, отец Земфиры). И у публики, и у прессы опера имела большой успех. Арии Земфиры, молодого цыгана, танцы бисировались. На первом представлении в одной из лож сидела старая бабушка Сергея Васильевича — Варвара Васильевна Рахманинова, которую все поздравляли и которая очень гордилась своим внуком. Об успехе оперы можно судить и по тому факту, что Рахманинов получил приглашение из Киева дирижировать своей оперой осенью того же года.

В этом же сезоне 1892/93 года Сергей Васильевич выступил в качестве пианиста в концерте под управлением Главача. Концерт был организован при «Электрической выставке» в Москве.

Это лето 1893 года, которое Рахманинов провёл со Слоновым в Харьковской губернии в имении богатого купца Лысикова, было необычайно плодотворным для Рахманинова. За короткий срок, в три-четыре месяца, двадцатилетний композитор написал целый ряд вещей: 1) духовный концерт «В молитвах неусыпающую богородицу» (это сочинение не было напечатано, но Синодальный хор исполнил его в концерте зимой; рукопись хранилась в Синодальном училище); 2) Фантазию для двух фортепиано op. 5 (посвящена П. И. Чайковскому), в которую входят следующие части: «Баркарола», «И ночь, и любовь», «Слёзы», «Светлый праздник»; 3) Две пьесы для скрипки и фортепиано op. 6; 4) Шесть романсов op. 8; 5) симфоническую фантазию «Утёс» op. 7. Последняя вещь была исполнена в том же году Сафоновым в концерте Русского музыкального общества * и имела шумный успех.

Вернувшись из Харьковской губернии в Москву, Рахманинов вскоре встретился у Танеева с Чайковским, Ипполитовым-Ивановым и другими музыкантами. Узнав о количестве написанных Рахманиновым вещей, Чайковский, который любил шутить и хорошо относился к Рахманинову, смеясь, заметил, что он вот, бедный, этим летом написал всего одну симфонию (это была Шестая симфония), а вот Серёжа сочинил так много (и добавил шёпотом: «Наверное, дрянь страшная»). По настоянию присутствующих Рахманинов сыграл «Утёс». От исполнения Фантазии для двух фортепиано, посвящённой Чайковскому, он отказался, так как очень ценил её и поэтому не хотел портить впечатление, играя её на одном рояле. Рахманинов намеревался вскоре сыграть Фантазию с профессором Пабстом в своём концерте. Сделать ему это не пришлось, так как в октябре того же года он скончался. Здесь уместно подчеркнуть тот неослабный интерес и дружеское отношение, которое Чайковский неизменно проявлял к начинающему Рахманинову. Посещение репетиций, советы, поддержка, милые шутки ясно показывали его симпатию к Рахманинову. Когда осенью 1893 года вышли из печати сочинённые весной 1892 или 1893 года Фортепианные пьесы op. 3 (среди них знаменитая теперь Прелюдия cis-moll, а также «Элегия», «Мелодия», «Полишинель» и «Серенада»), посвящённые Аренскому, один из музыкальных критиков, А. Амфитеатров, восторженно отозвался об этих пьесах. В одной из своих статей под заглавием «Многообещающий» он назвал некоторые из них шедеврами. Чайковский при встрече с Рахманиновым, обратившись к нему с улыбкой, отметил эту статью, сказав: «А вы, Серёжа, уже шедевры пишете».

Смерть Чайковского была большим ударом для Рахманинова. Она сильно потрясла его. Под влиянием тяжёлой утраты он написал своё Элегическое трио op. 9, окончив его меньше чем через два месяца после смерти Чайковского. Он посвятил это произведение памяти Чайковского, Трио было исполнено в том же сезоне в Малом зале Дворянского собрания в концерте автором, Брандуковым и скрипачом Конюсом.

В 1894 году им были написаны Семь фортепианных пьес op. 10, посвящённых Пабсту, Шесть четырёхручных пьес для фортепиано op. 11 и «Цыганское каприччио» op. 12, исполненное самим автором в симфоническом концерте. Это произведение на темы из народных цыганских песен было создано под влиянием дружбы с семьёй Лодыженских. Жена П. Лодыженского была сестрой знаменитой в своё время певицы — цыганки Александровой.

Жизнь молодого артиста, поселившегося на время в скромных меблированных комнатах «Америка» на Воздвиженке, была трудная. Хотя он не кутил и не пил, но был молод, любил щегольнуть, прокатиться на лихаче, посорить деньгами. Гонорар, получаемый за сочинения, у него не задерживался. Он хотел более обеспеченной жизни, а заработка от сочинений, несмотря на то, что Гутхейль всегда охотно покупал у него всё написанное, ему на жизнь не хватало. Кроме того, его часто начинало мучить сознание, что надо писать наспех, насиловать себя, чтобы вовремя получить деньги. Ему пришлось поэтому прибегнуть к другому источнику существования — частным урокам. Трудно представить себе, до какой степени Рахманинов тяготился уроками в эти и последующие годы. Получая большой гонорар, встречая в семьях учениц исключительно доброжелательное отношение, переходившее в некоторых случаях в настоящую дружбу, он тем не менее чувствовал непреодолимое отвращение к урокам и делал всё возможное, чтобы избегнуть их. На укоры близких по поводу того, что он пропускал или откладывал уроки, Рахманинов только вздыхал и старался оправдаться тем, что ученицы его недостаточно даровиты, что, будь та или другая более талантливой, дело было бы другое, что ему невыносимо скучно сидеть и слушать, как они ковыряют пальцами, а не играют и т. д. Как бы то ни было, педагог он был исключительно плохой, и один вид его на уроке, вероятно, убивал у несчастных учеников всякую охоту играть при нём.

В 1894 году Рахманинов устроился преподавателем музыки в одном из институтов Ведомства императрицы Марии (Мариинское училище за Москвой-рекой). Начав в Мариинском училище, он потом состоял преподавателем и инспектором музыки в Екатерининском и Елизаветинском институтах. Во всех этих учебных заведениях их начальницы — А. А. Ливенцова, О. С. Краевская и О. А. Талызина — делали всё возможное, чтобы избавить его от потери времени, чтобы сократить часы его обязательных занятий. В последние годы его жизни в Москве «служба» его состояла только в том, что он в качестве инспектора музыки присутствовал на экзаменах музыки и на музыкальных вечерах.

В конце 1894 или начале 1895 года, отчасти из-за финансовых затруднений, но главное из-за одиночества и тяготения к тихой, покойной жизни, Рахманинов опять переезжает к Сатиным (Арбат, Серебряный переулок, дом Погожевой). К 1895 году относится его первая концертная поездка по России. Приняв довольно выгодное предложение одного из музыкальных импресарио (Лангевиц) дать ряд концертов в разных городах России с итальянской скрипачкой Терезиной Туа, Рахманинов выехал из Москвы осенью 1895 года, напутствуемый пожеланиями своих близких и друзей. Путешествие это должно было продлиться месяца три. Но окончилось оно совершенно неожиданно для всех участников поездки гораздо ранее предполагаемого срока. Не удовлетворённый концертами в провинции, тяготясь утомительным путешествием (поездка на лошадях в Могилёв чуть ли не пятьдесят вёрст в холод, в тряском экипаже), Рахманинов воспользовался тем, что импресарио нарушил контракт, не заплатив к сроку денег. Он быстро уложил свои вещи и уехал в Москву. Вернувшись к себе домой, он был несколько сконфужен тем, что подвёл Лангевица, но вместе с тем был очень доволен, что освободился от взятого на себя обязательства.

Критическим для творчества Рахманинова был 1897 год. Весной этого года А. К. Глазунов исполнил в одном из русских симфонических концертов М. П. Беляева в Петербурге Первую симфонию Рахманинова, на которую автор возлагал большие надежды. Он думал, что открыл в этом произведении, работа над которым его очень увлекала, новые музыкальные пути. Эпиграфом к симфонии были слова: «Мне отмщение, и Аз воздам». Понятно поэтому, как сильно подействовал на молодого двадцатичетырёхлетнего автора, избалованного прежними успехами, её полный провал. Симфония не понравилась ни публике, ни критике. Цезарь Кюи писал, например, в своей рецензии, что автор талантлив, но что, если бы в аду была консерватория, Рахманинов, несомненно, был бы в ней первым учеником. Возможно, что в лучшем исполнении и в другом месте, например в Москве, где Рахманинов был уже некоторой величиной и где он неизменно встречал восторженный приём, симфония была бы принята иначе. Но как бы то ни было, автор мучительно переживал свой провал. Много лет спустя он рассказывал, что во время исполнения её он прятался на лестнице, ведшей на хоры собрания, зажимал временами уши, чтобы заглушить терзающие его звуки, стараясь понять, в чём дело, в чём его ошибка. Результатом этого печального для композитора события был почти трёхлетний перерыв в творчестве. Проданная Гутхейлю ещё до исполнения, симфония, по просьбе автора, так и не была напечатана. К чести Гутхейля, он никогда не напоминал об этом Рахманинову.

Не говоря уж о том, что после неудачи с симфонией Рахманинов был морально угнетён, находился в подавленном состояния духа, его положение в последующие годы усугублялось ещё и затруднениями материального порядка. С прекращением сочинения сократилась и значительная часть дохода, получаемого от продажи произведений. Лёжа целыми днями на кушетке, он мрачно молчал, почти не реагируя ни на утешения, ни на убеждения, что надо взять себя в руки, ни на ласку, которой близкие старались поднять его дух. Он говорил только, что сможет начать писать, если у него будет определённая сумма денег в течение двух-трёх лет, которая позволит ему забыть о необходимости зарабатывать к определённому сроку деньги.

Ему необходимы были средства не только на собственное существование, но и для обеспечения матери: ведь он уже давно стал оказывать ей материальную помощь.

Уроки были почти единственным источником существования Рахманинова в эти трудные для него годы. Правда, он время от времени выступал в концертах, но, несмотря на громадный успех, которым всегда пользовался, мрачное настроение его не покидало. Да и концерты были слишком редки, чтобы отвлечь его мысли на продолжительное время от постигшей его симфонию злой участи.

Вражда между Сафоновым и Зилоти была перенесена Сафоновым и на Рахманинова, когда последний был ещё учеником консерватории. Сафонов недолюбливал его и как пианиста, и как человека. Поэтому рассчитывать на профессуру в консерватории или на выступления в концертах Русского музыкального общества Рахманинов не мог. Возможно, что Сафонов переменил бы своё отношение к нему, если бы Рахманинов сделал шаг навстречу Сафонову. Но как бы Рахманинов ни нуждался, конечно, ни гордость его, ни самолюбие, ни достоинство его никогда не позволили бы ему это сделать. При случайных встречах с Сафоновым, Альтани и другими власть имущими стоило только Рахманинову подумать, что его могут заподозрить в заискивании, как лицо молодого артиста делалось суровым, и он принимал совершенно неприступный вид.

В эти годы Рахманинов начал всё чаще мечтать и говорить о дирижёрской деятельности. Он увлекался звучностью, которую можно было вызвать в оркестре, мыслью о подчинении своей воле стольких инструментов. Мечтам его суждено было осуществиться совсем неожиданно в 1897 году. С. И. Мамонтов, который стоял во главе Русской частной оперы в Москве, пригласил его вторым дирижёром в оперу. Богатый меценат, большой любитель искусства, Мамонтов сумел в короткое время найти и привлечь в своё предприятие целый ряд молодых талантов. Театр его пользовался большим успехом у публики и благорасположением критики. К именам уже хорошо известных певцов и художников, начинающих входить в славу молодых участников оперы (Забела, Шаляпин и др.) Мамонтов решил присоединить имя Рахманинова, поручив ему ответственное дело дирижёра. Радость Рахманинова была велика. Предложение было таким заманчивым! Уговорившись с Мамонтовым, он выбрал для своего дебюта оперу «Жизнь за царя» Глинки. Оперу эту он знал хорошо, она казалась ему очень лёгкой, а ввиду ограниченного количества репетиций его выбор пал на оперу, которую, конечно, знали хорошо и оркестр, и певцы. На эту оперу была дана ему всего одна репетиция. На репетиции, к изумлению Рахманинова, дело не пошло совершенно, и к концу её ему стало ясно, что выступление его вечером должно быть отложено. С оркестром всё шло гладко и хорошо, но с певцами ничего не выходило. Совершенно неопытный в дирижёрстве, он не мог понять, в чём дело, а посоветоваться было не с кем. Главный дирижёр оперы итальянец Эспозито встретил Рахманинова очень недружелюбно, видя в нём опасного соперника. Присутствуя на этой репетиции, он только посмеивался.

Мамонтов продолжал верить в Рахманинова, успокаивал его и предложил ему отдать «Жизнь за царя» Эспозито, а самому взять другую оперу для начала. Выбор пал на «Самсона и Далилу» Сен-Санса. В то же вечер «Жизнью за царя» вместо Рахманинова дирижировал Эспозито. Рахманинов, следящий с интересом за движениями Эспозито, понял вскоре, в чём состояла его ошибка и почему ему не удалось управление оперой на репетиции утром. Ему, как он потом рассказывал, не приходило в голову, что надо показывать певцам вступление, он не мог представить себе такого отсутствия музыкальности. Он думал, что, зная партии, они и без его помощи должны понять, когда каждому из них время вступить.

Познав на горьком опыте дирижёрские обязанности и поняв, в чём дело, он легко справился с оперой «Самсон и Далила». Опера имела шумный успех. Но и здесь, хотя не по вине Рахманинова, дело сошло не совсем гладко, так как роль Далилы была дана молодой, в первый раз выступающей певице Черненко, которая пела неудачно.

С большим успехом прошла и другая опера — «Русалка» Даргомыжского, где роль Мельника исполнял Шаляпин. Рахманинов дирижировал также и «Майской ночью» Римского-Корсакова, «Кармен» Бизе. Самолюбие его страдало из-за того, что иногда на утренниках, по воскресеньям, ему приходилось вести совершенно устаревшую оперу, не имевшую для него никакого музыкального интереса, — «Аскольдову могилу» Верстовского.

Со времени поступления Рахманинова в труппу Мамонтова начинается его дружба с Шаляпиным. Несмотря на различие характеров, вкусов, общества, в котором оба вращались, их обоих влекло друг к другу. Оба были молоды, талантливы, оба любили искусство. Проходя оперные партии, а потом разучивая романсы для совместного выступления в концертах, чуткий гениальный певец подхватывал малейшие указания или совет более музыкально образованного Рахманинова и исполнял вещи так, как только он мог это сделать. Рахманинов же, увлекаясь его исполнением, дополнял его, изумительно аккомпанируя ему. В течение ряда лет москвичи имели возможность наслаждаться неповторимыми, единственными в мире концертами, где два таких артиста выступали вместе и потрясали присутствующих своим неподражаемым исполнением. Они встречались и вне службы или серьёзных занятий, и тогда удивительный юмор Шаляпина находил благодарного слушателя в лице Рахманинова, который буквально до слёз мог часами смеяться над рассказами и проделками Шаляпина.

Познакомившись и подружившись с другими членами Частной оперы, Рахманинов охотно принял приглашение одной из певиц — Любатович — провести лето в её имении на даче под Москвой. Туда же были приглашены: Шаляпин, балерина итальянка Торнаги и другие артисты и артистки. К ним часто приезжали в течение лета из Москвы Коровин и другие художники. Лето прошло быстро и весело, но осенью Рахманинов не вернулся в оперу. Его не удовлетворило дело, о котором он так мечтал. Он тяготился повторением всё тех же опер, которые к тому же всегда ставились наспех; кроме того, состав хора и оркестра был довольно слабым.

Острое чувство, связанное с неудачным исполнением Первой симфонии в 1897 году, постепенно проходило. Рана залечивалась, и Рахманинов, по-видимому, опять начал тянуться к композиторской деятельности. Имя его как автора росло, спрос на его вещи также, его сочинения начали пользоваться успехом и за границей. В 1899 году он был приглашён в Англию, где многие уже знали его как автора Прелюдии cis-moll. Он продирижировал в Лондоне «Утёсом» и играл свои фортепианные пьесы.

В отношении композиторской работы на помощь Рахманинову пришёл Зилоти, который дал ему взаймы значительную сумму денег, чтобы Рахманинов мог начать писать, не мучая себя мыслью о необходимости кончать произведение к определённому сроку. Это помогло, и Рахманинов постепенно начал втягиваться в работу.

В 1895–1899 годах появился ряд его мелких вещей: Двенадцать романсов op. 14, Шесть хоров op. 15 для детских голосов (1895), Шесть музыкальных моментов op. 16. Возможно, что часть этих сочинений была задумана и написана автором раньше.

Талант автора окреп. Он продолжает писать. Появляются Сюита для двух фортепиано op. 17, Двенадцать романсов op. 21, среди которых находится «Судьба», написанная для Шаляпина и неоднократно им исполненная вместе с автором. И всё же процесс творчества Рахманинова шёл с большим трудом.

Огромную помощь принесло Рахманинову в этот период лечение в течение целой зимы у врача-гипнотизёра Н. В. Даля. Даль был сам большой любитель музыки, во время посещений Рахманинова внушал ему бодрость духа, энергию, желание работать, веру в свои силы. Он сильно укрепил общее состояние нервной системы Рахманинова. Самочувствие его изменилось, а работа начала идти более уверенно. Он решается писать большую вещь, и осенью 1900 года появляется его Второй концерт, посвящённый Далю. Две последние части этого концерта были исполнены автором зимой под управлением Зилоти в концерте, устроенном Дамским благотворительным тюремным комитетом. Легко понять волнение автора и близких ему перед этим концертом, перед исполнением вещи, на которую теперь все помогавшие ему возлагали столько надежд. На беду накануне выступления Рахманинов ухитрился где-то простудиться. Не желая отменять концерт, он охотно глотал все лекарства и снадобья, которыми его начали пичкать окружающие. Дело чуть не кончилось плохо, так как кому-то пришло в голову напоить его глинтвейном. От излишнего усердия составные части глинтвейна были утроены, и бедный пациент сильно поплатился за свою доверчивость к медицинским познаниям друзей.

Концерт имел громадный успех и был восторженно принят публикой. К следующему сезону была дописана первая часть и весь Концерт op. 18 исполнен в концерте Филармонического общества. Вслед за Концертом появилась Соната для фортепиано и виолончели op. 19, посвящённая А. А. Брандукову, и кантата «Весна» на слова Некрасова op. 20, посвящённая Н. С. Морозову. Кантата была исполнена Зилоти в концерте Филармонического общества, а Соната для фортепиано и виолончели неоднократно исполнялась Брандуковым и автором в течение целого ряда лет.

Ранней весной 1902 года Рахманинов уехал один в Ивановку, Тамбовской губернии, и, проведя там около месяца, написал Десять прелюдий op. 23. В конце года им написаны Вариации на тему Шопена op. 22.

В этот год в личной жизни Рахманинова наступила большая перемена. Он женился на Н. А. Сатиной, очень любившей музыку и окончившей незадолго до этого Московскую консерваторию по классу фортепиано. Их свадьба была в Москве в конце апреля. Пробыв часть лета в Вене и Италии, а остальную часть в Ивановке, Рахманинов с женой осенью возвращается в Москву и поселяется в квартире на Воздвиженке.

Зиму 1902/03 года Рахманинов часто выступал в концертах в Москве, Петербурге и в провинции. Кроме того, он ездил с концертом в Вену, где имел большой успех.

В связи с более частыми концертными выступлениями его творческая деятельность опять сокращается. Борьба между двумя специальностями красной нитью проходит через всю его музыкальную жизнь. Эта борьба особенно обостряется в 1904–1906 годах, когда Рахманинов принимает приглашение дирекции императорских театров занять пост капельмейстера Большого театра. Это дало повод одному из музыкальных критиков изречь как-то, что «Рахманинов жжёт свою свечу с трёх концов».

Приглашение Рахманинова в оперу вызвало много толков в Москве. Недолюбливавшие его консерваторские круги во главе с Ипполитовым-Ивановым были не очень довольны этим и высказывали предположение, что с ним никто не уживётся, так как он слишком требователен, суров и непреклонен. Некоторые друзья были тоже против его новой деятельности, сознавая, что новые обязанности прервут опять его творчество, другие, напротив, восторженно приветствовали его появление в Большом театре, говоря, что он внесёт свежую струю в рутину и что театр от этого много выиграет, да что и Рахманинову самому будет полезно поработать в новой среде.

Первое же требование Рахманинова, предъявленное им начальству, вызвало много трений и толков. Дело касалось перестановки дирижёрского пульта. По давно заведённому обычаю в Большом театре пульт дирижёра находился у самой сцены и оркестр располагался позади этого пульта. Дирижёр, управлявший оркестром, не видел, таким образом, оркестрантов. Рахманинов настаивал на том, чтобы пульт передвинули назад, так как он должен видеть оркестр, которым управляет. Старый дирижёр Альтани не уступал и уверял, что ни певцам, ни хору не будет возможности следить за дирижёрской палочкой на таком большом расстоянии от сцены. Начальство театра, желая угодить новому дирижёру и боясь обидеть старого, не знало, как быть. В конце концов был издан приказ переставлять пульт дирижёра (и вместе с ним, разумеется, и большую часть пультов оркестрантов) для Альтани вперёд, а для Рахманинова назад. Это вызвало, конечно, большую неурядицу и справедливые нарекания служителей и музыкантов. Наконец, когда убедились, что опасения Альтани напрасны и что логика на стороне Рахманинова, пульт был окончательно установлен на месте согласно требованию последнего.

Не желая обижать старика Альтани, Рахманинов избегал, где только мог, становиться на его пути, всячески щадил его самолюбие. Альтани, впрочем, скоро умер. Рахманинов очень ценил хормейстера Авранека, который иногда заменял Альтани, но считал, что его работа должна ограничиваться хором. Забегая вперёд, надо отметить, что Рахманинову удалось убедить директора театров пригласить одного или двух молодых музыкантов, чтобы подготовить их постепенно к дирижёрской деятельности на смену настоящим руководителям. Опыт был сделан, но выбор, кажется, оказался не совсем удачным.

Вопреки предсказаниям недоброжелателей, Рахманинов повёл дело так, что труппа, в особенности хор и оркестр театра, скоро оценила в нём талантливого руководителя, а начальство, кроме того, и корректного сослуживца. За два года, которые он проработал в театре, у него ни разу не было недоразумений или ссор с исполнителями. Предъявляя очень большие требования ко всем артистам, он делал это для того, чтобы поднять художественный уровень исполнения. Отношение его ко всем было одинаково беспристрастное, и это, конечно, хорошо понимали те, к кому относились его замечания.

Для первого выступления Рахманинов выбрал оперу «Русалка». И публика, и критика горячо приветствовали нового дирижёра. И в дальнейшем все оперы, шедшие под его управлением, имели неизменный крупный успех. Он действительно умел бороться с рутиной и пошлостью в исполнении, вносил столько свежего и нового в трактовку затасканных сцен, что они делались неузнаваемыми. В особенности ему удались «Евгений Онегин» и «Пиковая дама».

По случаю сотого представления «Пиковой дамы» Рахманинов составил репертуар целой недели из произведений Чайковского («Опричник», «Онегин», балеты, «Пиковая дама»). В «Пиковой даме» принимали участие все главные силы труппы. Шаляпин пел Томского и Златогора, Нежданова — Прилепу, Ермоленко — Лизу.

Из новых постановок, шедших под его управлением, были три оперы: «Пан воевода» Римского-Корсакова и две новые оперы самого Рахманинова: «Скупой рыцарь» op. 24 и «Франческа да Римини» op. 25. Обе оперы были написаны для Шаляпина, но последний часто выступал в Петербурге и вообще как-то тянул и никак не мог собраться их выучить. Кончилось тем, что Рахманинов отдал партию Бакланову. Операм этим вообще как-то не повезло, несмотря на то, что они имели большой успех и что исполнители были очень хороши (Салина, Бакланов * и Боначич). [Артист Малого театра А. Ленский проходил партию Скупого рыцаря с Г. Баклановым, и последний был просто великолепен в этой роли.] Москва переживала тогда тревожные дни, и политические события заслонили на время художественные интересы. Было не до театров, да и передвигаться по ночам по улицам было небезопасно. Не только публика, но и артисты предпочитали сидеть дома.

Благодаря крупному успеху, сопровождавшему все выступления Рахманинова в течение этих двух лет (1904–1905 и 1905–1906), Рахманинову было предложено дирекцией продирижировать несколькими спектаклями в Мариинской опере в Петербурге. Его успехи и там были очень большие. В конце второго сезона Рахманинов, несмотря на просьбы и уговоры дирекции, не возобновил контракта с театром. Он сознавал, что, только порвав с последним, сможет опять начать сочинять. Он говорил, что чужая музыка ему мешает.

Проведя лето с семьёй в деревне, он уехал осенью из Ивановки с женой и дочерью за границу и поселился в Дрездене. Он искал уединения и не находил больше в Москве достаточного покоя. Жизнь в Москве била ключом, и ему трудно было отгородиться от суеты, волнений и многочисленных друзей и знакомых.

За три зимы, проведённые за границей (Рахманинов каждое лето с семьёй возвращался в Ивановку), он написал Пятнадцать романсов op. 26, которые посвятил М. С. и А. М. Керзиным (1906), эти романсы были исполнены в ту же зиму в концерте Керзиных; Вторую симфонию op. 27 (1907), посвящённую С. И. Танееву; Первую сонату для фортепиано op. 28 и «Остров мёртвых» op. 29 (1908). Временами его занятия всё же прерывались из-за концертов, которые он давал и в Европе, и в России. Выступал он и как дирижёр, и как пианист, но так как в эти годы он не мог уделять много времени упражнению на фортепиано, то не решался уже исполнять в концертах произведения других авторов, а начал играть исключительно свои сочинения.

Весной 1907 года перед возвращением из Дрездена в Россию Рахманинов был приглашён Дягилевым в Париж для участия в концертах, организованных им с целью блеснуть перед французами и показать им, до какой высоты поднялось русское искусство. В этих концертах, как известно, приняли участие Римский-Корсаков, Глазунов, Скрябин, Рахманинов, Шаляпин, Блуменфельд, а также Никиш, исполнивший произведения Чайковского. Рахманинов выступил в Париже как композитор, дирижёр и пианист, сыграв 26 мая свой Второй концерт и продирижировав кантатой «Весна». Солистом в «Весне» был Шаляпин.

В Дрездене Рахманинову очень не хватало присутствия его друзей и приятелей — музыкантов, с которыми он привык обмениваться впечатлениями о новых сочинениях, новых постановках и пр. и которым он сам часто играл свои новые сочинения, так как очень интересовался их мнением. Такие музыканты, как Танеев, Метнер, Брандуков, Морозов и многие другие, с которыми прежде он часто общался, конечно, вносили в его жизнь много ценного и интересного. В Дрездене он оказался совершенно одиноким в этом отношении. К счастью для него, он встретился там зимой с русским музыкантом Н. Г. Струве. Знакомство их скоро перешло в большую дружбу, которая не прекращалась до самой смерти Струве, трагически погибшего в 1920 году. Кроме взаимной личной симпатии, их крепко связала общая любовь к музыке.

За 1908 год, кроме концертов в Петербурге, Москве, Варшаве, Рахманинов играл с Кусевицким в Берлине 10 января и в Лондоне 26 мая. Затем дирижировал в Амстердаме 9 ноября 1908 года, выступал с Менгельбергом в шести городах Голландии и во Франкфурте-на-Майне играл свой Второй концерт. Кроме того, 2 декабря в Берлине с участниками Чешского квартета исполнил своё Элегическое трио op. 9.

В октябре 1908 года в Москве праздновался десятилетний юбилей Московского Художественного театра. Рахманинов с основания театра был его горячим поклонником и, кроме того, очень любил К. С. Станиславского, И. М. Москвина и других членов труппы, которые платили ему тем же. Не имея возможности присутствовать на торжестве (он жил тогда в Дрездене), Рахманинов сочинил поздравительное письмо-шутку и послал Шаляпину с просьбой пропеть его привет театру на юбилее. Письмо вызвало бурю восторга среди присутствовавших на торжестве. Впоследствии Шаляпин неоднократно пел это письмо в конце своих концертов на бис.

Московское филармоническое общество пригласило Рахманинова весной 1909 года заменить в шести-восьми концертах внезапно заболевшего А. Никиша. Рахманинов не решился взять на себя все концерты, отчасти из-за отсутствия готовых программ, отчасти из скромности, боясь, что публика будет разочарована такой заменой. Но публика восторженно приветствовала появление Рахманинова у пульта симфонического оркестра, и проведённые им 15 и 18 апреля концерты прошли блестяще.

Весной 1909 года Рахманинов с женой и двумя дочерьми окончательно покинул Дрезден. Вернувшись в Россию, Рахманиновы, как и прежде, провели лето в Ивановке. Простая и тихая жизнь в деревне после городского шума и суеты всегда благотворно действовала на уставшего от концертов артиста. Имение Ивановка, где Рахманинов провёл столько лет и куда он попал впервые ещё юношей, находилось приблизительно в пятистах верстах на юго-восток от Москвы, на границе Кирсановского и Борисоглебского уездов, но в Тамбовском уезде. Оно было, таким образом, расположено в чернозёмной полосе России, и все кругом жили интересами сельского хозяйства. Рахманинов, который раннее детство провёл в совершенно другой обстановке, среди красот русского севера, сначала несколько тяготился кажущимся однообразием степей и полей. Но мало-помалу он полюбил безграничный простор и ширь полей, их чистый, несравнимый аромат и приволье. Он понемногу заинтересовался, а потом даже и сильно увлёкся сельским хозяйством. Унаследовав от отца любовь к лошадям, он великолепно ездил верхом и любил объезжать молодых лошадей. Все свободные от занятий часы он проводил в поле среди крестьян, наблюдая за ходом работ. Нередко он завидовал тем, кто был свободнее его и мог больше времени отдавать хозяйству. Стремясь улучшить хозяйство, он много средств тратил на улучшение инвентаря, пород скота и приведение в порядок внешнего вида усадьбы с её большими садами и службами. Всякая неудача его искренне огорчала. Удачный посев, хорошая пахота, порядок в конюшне, в молочном хозяйстве сильно радовали его и всегда приводили в хорошее настроение. Забегая вперёд, надо сказать, что в последние годы перед войной его тесть А. А. Сатин, которому принадлежало имение, отказался от ведения хозяйства, и все заботы о нём целиком легли на Рахманинова.

За год до войны 1914 года развилась и другая «страсть» Рахманинова. Он увлёкся ездой на автомобиле и управлением машиной. Автомобили в России тогда были ещё сравнительной редкостью; за исключением Москвы, Петербурга и других больших городов, их было в России очень мало. Привезя свою новую машину в Ивановку, Рахманинов совершал на ней длинные поездки, навещая соседей по уезду и родных, живущих вёрст за двести-триста. Поездки эти были лучшим отдыхом для Рахманинова, который так редко вообще отдыхал в жизни. Он всегда возвращался возбуждённый, весёлый и в хорошем настроении духа. И самый процесс езды по «большим» дорогам степной полосы России, с её простором и ширью, и радость, с которой его встречали гостеприимные хозяева, шутки и взаимное поддразнивание по поводу тех или иных нововведений или усовершенствований в сельском хозяйстве, которые он иногда находил у других, — всё это являлось лучшим отвлечением для Рахманинова от концертов, эстрады, занятий композицией. Он, собственно говоря, никогда не позволял себе настоящего отдыха и работал без перерыва, зимой концертируя и сочиняя, летом готовясь к концертам и опять сочиняя.

Осенью 1909 года Рахманинов впервые ездил в Америку. Он был приглашён выступать в Нью-Йоркском симфоническом обществе и других городах. Первое его выступление на фортепиано (соло) состоялось в Нортгэмптоне (небольшой городок штата Массачусетс) 4 ноября 1909 года. Затем он играл с оркестром под управлением Фидлера свой Второй концерт в Филадельфии (8 ноября), Балтиморе (10 ноября), Нью-Йорке (13 ноября), Гартворде (15 ноября), дал концерт в Бостоне (16 ноября) и съездил на день (18 ноября) в Канаду (Торонто), где исполнил Второй концерт. Затем вернулся в Нью-Йорк, где дал (20 ноября) концерт, а затем в Филадельфии продирижировал своей Второй симфонией, «1812 годом» Чайковского и «Ночью на Лысой горе» Мусоргского и сыграл ещё соло (26 и 27 ноября). 28 и 30 ноября в Нью-Йорке под управлением В. Дамроша он сыграл в первый раз свой новый, Третий концерт op. 30, посвящённый Иосифу Гофману. Этот концерт был затем сыгран им в Нью-Йорке 16 января под управлением Г. Малера, а Второй концерт повторён там же 27 января под управлением М. Альтшулера. Он дал ещё ряд концертов в декабре и январе (Чикаго — три концерта, Питтсбург — один, Бостон — три, Цинциннати — два, Нью-Йорк — два, Буффало — один). В большинстве случаев это были симфонические концерты под управлением Л. Стоковского, Фр. Стока и М. Фидлера, в которых он выступал как солист и в которых несколько раз исполнялись его «Остров мёртвых», Второй концерт и мелкие фортепианные сочинения. После этих концертов Рахманинов вернулся в Россию и 6 февраля уже играл в Петербурге свой Второй концерт и Вторую сюиту с Зилоти в его концертах, а в Москве 13 февраля — свой Второй концерт опять под управлением Зилоти. Последнее его выступление в сезоне 1909/10 года состоялось в Москве весной, 4 апреля 1910 года, где он впервые в России играл свой Третий концерт под управлением Е. Плотникова. В том же концерте исполнялись «Остров мёртвых» и Вторая симфония.

Выступления Рахманинова в сезоне 1909/10 года в Америке были очень удачными. Это можно видеть хотя бы из того, что он появлялся в одних и тех же городах по три раза за такой короткий срок. В Нью-Йорке же за эти три месяца он играл восемь раз.

Несмотря на успех и на выгодные контракты, которые ему предлагали американцы, он отказался от них. Тяготясь одиночеством, он не хотел ехать опять так далеко один, без семьи, а брать жену и маленьких ещё дочерей в далёкое путешествие было, конечно, неудобно. В этих концертах к тому же он уже не нуждался, так как у него было много приглашений в России и в Европе *. [В сезоне 1910/11 года Рахманинов играл осенью в Англии и Германии (соло и свои Второй и Третий концерты) и в России (Москва и провинция), а в весеннем полугодии в Москве (Второй концерт), Киеве (Второй концерт), Одессе, Петербурге (Третий концерт), Гельсингфорсе, Варшаве (Второй концерт) и опять за границей — в разных городах Голландии. В ряде этих концертов он выступал и как дирижёр, исполняя Вторую симфонию, «Весну», «Остров мёртвых» и чужие произведения. 10 февраля 1911 года в бесплатном концерте памяти Комиссаржевской Рахманинов и Зилоти играли на двух фортепиано Сюиту op. 17 Рахманинова. 25 марта 1911 года хор Мариинского театра исполнял под управлением Рахманинова его «Литургию» op. 31.]

Из сочинений, написанных в период 1910–1913 годов, «Литургия св. Иоанна Златоуста» op. 31 была исполнена в концерте Синодального хора в 1910 году. В концертах своих Рахманинов играл и следующие новые опусы: Тринадцать прелюдий op. 32, Шесть этюдов-картин op. 33 (1911), Вторую сонату op. 36, посвящённую М. Пресману. К этому же периоду относятся Четырнадцать романсов op. 34, сочинённых (за исключением «Вокализа», написанного в 1915 году) за 1910, 1912 годы.

Кроме такой плодотворной композиторской деятельности и частых выступлений в концертах, Рахманинов принимал деятельное участие в Российском музыкальном издательстве, основанном С. А. Кусевицким. Целью издательства была, как известно, помощь композиторам, в особенности начинающим. Помимо гонорара за сочинение, издательство выплачивало авторам часть прибыли после погашения расходов по изданию. Издательством фактически управлял Н. Г. Струве, который всей душой отдался этому делу и целиком ушёл в него. Будучи дружен с Рахманиновым, он постоянно обсуждал с ним планы по улучшению работы издательства и пользовался его советами и указаниями. Официально же Рахманинов был одним из членов комитета по просмотру и принятию сочинений.

В эти же годы у Сергея Васильевича появилась ещё одна важная обязанность, связанная с развитием музыкального дела в России. Президентом императорского Русского музыкального общества была принцесса Е. Г. Саксен-Альтенбургская. Рахманинову предложили должность вице-президента Общества; на его обязанности лежала инспекция консерваторий и вообще всех музыкальных отделений Общества в России. После долгого колебания он принял это место, понимая всю важность и значение этой работы.

Разъезжая по России со своими концертами, Рахманинов с этого времени оставался лишние дни в городах, в которых хотел получше ознакомиться с положением дел в местном музыкальном училище. Он посещал классы, присутствовал на ученических концертах, по которым судил о постановке преподавания, о лицах, стоявших во главе училища, и преподавательском составе. В должности этой Рахманинов проработал три года.

В 1912 году Рахманинов принимает место дирижёра симфонических концертов Московского филармонического общества. В противоположность Московскому отделению Русского музыкального общества, которое как-то игнорировало Рахманинова со времени окончания им консерватории, Филармоническое общество уже много лет ежегодно приглашало Рахманинова участвовать в концертах Общества. Рахманинов постоянно выступал здесь как пианист или как дирижёр. Благодаря Филармоническому обществу Москва имела возможность слышать все новые вещи Рахманинова. Филармоническое общество неоднократно предлагало Рахманинову на самых выгодных условиях постоянное руководство концертами. Не желая связывать себя, Рахманинов отклонял эти предложения. Приняв в 1912 году условия Общества, Рахманинов тщательно готовился всё лето к предстоящим концертам и с громадным успехом провёл их в течение всего сезона. И критика, и публика горячо приветствовали его; нередко концерты оканчивались овациями. Запомнились в исполнении Рахманинова Симфония g-moll Моцарта, Четвёртая симфония Чайковского, «Сеча при Керженце» из оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова.

Много разговоров вызвал концерт под управлением Рахманинова с А. Н. Скрябиным в качестве солиста, играющего свой Концерт. Давнишняя вражда некоторых музыкальных критиков, сгруппировавшихся около Скрябина, с одной стороны, и Рахманинова — с другой, была известна в Москве. Отношение критиков к композитору противоположного лагеря было тоже далеко не беспристрастным. Это и создало в Москве уверенность, что сами «виновники» газетной перепалки — Рахманинов и Скрябин — тоже относятся друг к другу недружелюбно. В действительности же между обоими композиторами приятельские отношения никогда не нарушались, хотя близости и взаимного понимания творчества у них не было. Совместное выступление в концерте ничего не изменило в их отношениях.

Зимой 1912/13 года Рахманинов прервал концерты * и, чтобы отдохнуть от непрерывной работы, от сочинений, выступлений и волнений, уехал в Швейцарию (Ароза), а ранней весной переехал в Рим (Италия). Пребывание в Италии окончилось весьма плачевно, так как обе дочери Рахманинова заразились брюшным тифом. Рахманиновы поспешили переехать с больными детьми в Берлин, где младшая дочь долго пролежала в больнице в тяжёлом состоянии между жизнью и смертью. Сам Рахманинов, сильно волновавшийся за детей, поселился по совету врачей в санатории под Берлином, откуда приходил ежедневно в больницу навещать семью.

[Сезон 1911/12 года Рахманинов осенью играл опять в разных городах Англии (восемь концертов) и во многих городах России (по два концерта в Киеве, Харькове, Тифлисе *, по одному концерту в Екатеринославе, Ростове-на-Дону, Баку, Одессе, Вильно, Риге, Петербурге и четыре концерта в Москве). Это были выступления в качестве пианиста (в фортепианных вечерах и в симфонических концертах Зилоти, Филармонического общества, Кусевицкого) и дирижёра. Выступал он, конечно, неоднократно и в студенческих благотворительных концертах и концертах Керзиных. В весеннем полугодии 1912 года шесть раз дирижировал в Мариинском театре «Пиковой дамой» (с 13 по 23 февраля) и два раза в Москве симфоническими концертами Филармонического общества. Рахманинов выступал также солистом, исполнял свои Второй и Третий концерты в городах Германии, в Петербурге и Москве.

Сезон 1912/13 года он дирижировал (осенью 1912 года) пятью концертами Московского филармонического общества, выступал в пользу Высших женских курсов, участвовал в концерте памяти Ильи Саца.

В сезон 1913/14 года (осенью 1913 года) состоялись фортепианные вечера Рахманинова в Курске, Орле, Смоленске, Либаве, Риге, Минске, Вильно, Лодзи, Варшаве, Киеве, Одессе, Кишинёве, Кременчуге, Полтаве, Харькове, Екатеринославе, Таганроге, Ростове-на-Дону, Новочеркасске, Екатеринодаре, Баку, Тифлисе, Варшаве, Петербурге, Москве (пять концертов). В обеих столицах наряду с фортепианными вечерами (среди них и благотворительные — в пользу Высших женских курсов) состоялись и симфонические концерты под управлением Рахманинова (в концертах Московского филармонического общества, Кусевицкого и Зилоти).

В весеннем сезоне 1914 года он играл Третий концерт в Варшаве и дал ряд фортепианных концертов, выступая как солист в симфонических концертах в Англии. Вернувшись в феврале в Москву, он дирижировал тремя концертами Филармонии и затем управлял хором Мариинского театра в Петербурге, исполняя свою «Литургию» op. 31.]

Летом 1913 года Рахманинов, возвратившись в Ивановку, с редким увлечением работает над симфонической поэмой «Колокола» по поэме Эдгара По, в переводе Бальмонта. Он с особенной любовью создавал это произведение, и оно долгие годы оставалось его любимой вещью. «Колокола» были исполнены в Москве (Филармоническим обществом) и Петербурге (в концерте Зилоти) под управлением автора. Успех был большой, овации и многочисленные подношения, как всегда, сопровождали выступления автора, но всё же ему казалось, что ни критика, ни публика не оценили до конца этого произведения. Возможно, что одной из причин такой недооценки является сложность сочинения, вследствие которой трудно понять его, прослушав один раз. Повторение «Колоколов» нелегко было осуществить из-за больших затрат на оркестр, хор и солистов. Осенью 1914 года предполагалось исполнение «Колоколов» в Шеффилде (Англия). Всё было готово для этого, но труд, положенный на осуществление исполнения устроителями, пропал даром. Разразившаяся летом 1914 года война помешала концерту.

В начале 1914 года Рахманинов даёт ряд концертов в Лондоне и в других городах Англии. Он с большой неохотой соглашается ехать на этот раз за границу. Неожиданная смерть французского пианиста Пюньо в Москве, проболевшего около недели и умершего (дня за два-три до отъезда Рахманинова) в одиночестве, без друзей и помощи в какой-то гостинице сильно поразила Рахманинова. Ему казалось, что и с ним случится какая-нибудь катастрофа в Англии и он не вернётся больше домой. К счастью, все эти опасения оказались напрасными. Но эта поездка Рахманинова в Англию была последней на многие годы. С осени 1914 года Россия оказалась изолированной от Европы. Концертная деятельность Рахманинова, вопреки этому, не только не уменьшилась, а, наоборот, развивалась ещё больше.

Поездки в период войны по России, концерты в обеих столицах (в Московском филармоническом обществе, в концертах Зилоти, в концертах Кусевицкого), выступления по собственному почину и в ряде случаев с благотворительной целью, выступления совместно с Кусевицким для тех же целей (в пользу учащейся молодёжи, раненых русской армии, Союза городов, польских беженцев и т. д.) поглощают много времени и энергии Рахманинова *.

[Осенью 1914 года Рахманинов дирижировал симфоническим концертом Русского музыкального общества, а затем дал совместно с Кусевицким ряд концертов в пользу раненых: в Киеве, Харькове и Москве (по два концерта в каждом городе).

В весеннем сезоне 1915 года, занятый и увлечённый творческой работой, Сергей Васильевич выступал всего два раза в Киеве (играл свои Второй и Третий концерты). Зато с осени 1915 года до рождества он выступил за два с небольшим месяца двадцать восемь раз, из них восемь раз в Москве (два симфонических концерта в Москве были даны с Кусевицким в пользу семьи Скрябина и польских беженцев, три концерта из произведений Скрябина и три из произведений Рахманинова). Были устроены также концерты в Петрограде (шесть концертов) и в других городах: в Харькове, Ростове-на-Дону, Киеве, Баку (по два концерта в каждом городе), Тифлисе и Саратове (по три в каждом городе).

В весеннем сезоне 1916 года Рахманинов даёт всего семь концертов: в Москве (два концерта), Петрограде (три концерта), Казани и Киеве, причём один из концертов в Москве и два в Петрограде в пользу Союза городов. В Казани и Киеве это были фортепианные вечера Рахманинова, в Москве и Петрограде выступления и в симфонических концертах (исполнение Третьего концерта).]

Смерть А. Скрябина весной 1915 года дала повод Рахманинову отступить от принятого им правила исполнять только свои сочинения. Он начинает играть с осени 1915 года в концертах, посвящённых памяти Скрябина.

Весной 1915 года исполняется под управлением Данилина в концерте Синодального хора «Всенощное бдение» op. 37, законченное Рахманиновым зимой этого же года.

Впечатление, произведённое этим сочинением на публику, было настолько велико, что по настоянию многих хор повторил его той же весной в течение месяца четыре раза. И всякий раз зал Благородного собрания был переполнен, и билеты распродавались после объявления в два-три дня нарасхват.

Лето 1915 года Рахманиновы вместо Ивановки проводят в Финляндии, недалеко от санатория Халила, по соседству с Зилоти. Смерть С. И. Танеева в июне 1915 года произвела сильное впечатление на Рахманинова. Отношения Танеева и Рахманинова со времени учения последнего в консерватории были всегда хорошими, и Рахманинов искренно уважал и любил этого необыкновенного человека. В «Русских ведомостях» от 16 июня 1915 года напечатано письмо (типа некролога) Рахманинова по поводу смерти С. И. Танеева. Оно ярко показывает отношение Сергея Васильевича к скончавшемуся.

В 1916 году Рахманинов сочиняет Шесть романсов op. 38 и исполняет их в концертах с Н. П. Кошиц. Приблизительно в то же время появляются его новые фортепианные сочинения — Девять этюдов-картин op. 39, которые он начинает исполнять в своих Klavirabend’ах.

Продолжая давать концерты *, Рахманинов 50% сбора от них или весь сбор жертвует на благотворительные цели. [В осеннем сезоне 1916 года Рахманинов играет в шестнадцати концертах, из них восемь раз в Петрограде, пять раз в Москве, два раза в Харькове и один раз в Саратове. Весенний сезон 1917 года он начинает с концерта в Большом театре (дирижирует оркестром в пользу оркестрантов), а затем выступает в ряде городов России в семнадцати концертах, из них, кроме упоминающегося далее (в Большом театре), восемь раз в Москве (в том числе четыре концерта с Кусевицким и один с Коутсом), где он, кроме своих Второго и Третьего концертов, исполняет и произведения других композиторов: Концерты Чайковского и Листа. В Киеве он даёт четыре концерта, в Харькове — два и по одному концерту в Ростове, Таганроге и Петрограде.] Так, выступая в Петербурге, он передаёт половину сбора от концерта 21 февраля Музыкальному фонду, а половину сбора от концерта 26 февраля в Москве — Союзу городов. Кроме того, Рахманинов решает ещё раз выступить в сезоне 1917 года и отдаёт весь сбор на нужды армии. На этот раз, чтобы собрать наибольшую сумму денег, концерт устраивается в Большом театре *, и Рахманинов для привлечения публики играет в один вечер три концерта: Концерт Листа, Концерт Чайковского и свой Второй концерт. [В целях улучшения акустических условий была построена специальная эстрада для оркестра на средства, пожертвованные Рахманиновым.] Таким образом, его выступление заполнило всю программу. Аккомпанировал ему Э. Купер. При переполненном зале, под бесконечные овации публики, Рахманинов играл эти концерты в пользу русской армии. Ни он, ни публика не подозревали, что это — его последнее не только в данном сезоне, но и последнее в жизни выступление в любимой Москве.

Съездив один на короткое время весной на посев в Ивановку (дети учились ещё в гимназии, и жена его оставалась с ними в Москве), Рахманинов поручил управляющему все дела по хозяйству. Вскоре вместе с семьёй он уехал на всё лето в Крым. Осенью перед возвращением из Крыма в Москву он дал в Ялте концерт под управлением А. Орлова. Это было 5 сентября 1917 года, и это был последний его концерт на родине вообще.

Февральская революция 1917 года, встреченная общим ликованием в России, была радостным событием и для Рахманинова. Вскоре, однако, чувство радости сменилось тревогой, которая всё нарастала в связи с развёртывающимися событиями. Бездействие и бессилие Временного правительства приводили Рахманинова в отчаяние. Тяжёлые предчувствия и мрачное настроение всё лето не покидали его.

Октябрьская революция застала Рахманинова за переделкой его Первого концерта. Работая весь день над концертом, он вместе с другими квартирантами (дом Первой женской гимназии на Страстном бульваре) нёс по очереди ночью дежурство по охране дома, принимал участие в заседаниях образовавшегося домового комитета и т. д. Многие считали, что переворот в России временный. Рахманинов же думал, что это конец старой России и что ему, как артисту, ничего другого не остаётся, как покинуть родину. Он говорил, что жизнь без искусства для него бесцельна, что с наступившей ломкой всего строя искусства как такового быть не может и что всякая артистическая деятельность прекращается в России на многие годы. Поэтому он воспользовался пришедшим неожиданно из Швеции предложением выступить в концерте в Стокгольме. (Это было первое предложение из-за границы со времени войны 1914 года; оно могло быть сделано потому, что Швеция была одной из немногих нейтральных стран в Европе.) Рахманинов выехал один в Петроград на несколько дней раньше жены и детей, чтобы достать себе и им разрешение на выезд из России.

В последних числах ноября 1917 года, около шести часов вечера, с небольшим чемоданом в руках, на еле двигающемся трамвае по неосвещённым улицам Москвы Рахманинов добрался до Николаевского вокзала. Моросил дождь, где-то вдали слышались одиночные выстрелы. Было жутко и тоскливо. Только два лица провожали Рахманинова: человек, присланный на вокзал фирмой А. Дидерихс для помощи при покупке билета и при посадке в вагон, и автор этих строк, приехавшая вместе с Рахманиновым из дома.

*

Достав в Петрограде без особого труда и хлопот разрешение на выезд за границу, Сергей Васильевич с женой и двумя дочерьми выехал 22 или 23 декабря в Стокгольм. С ними ехал и друг Сергея Васильевича — Струве.

Ехали они все налегке, захватив только необходимые вещи. Немного было взято с собой и денег: по пятисот рублей на каждого члена семьи, согласно разрешению. Да и эти деньги пришлось занять, так как банки были все закрыты. Кажется, никто не провожал их на вокзал, но Сергей Васильевич был очень тронут вниманием Ф. И. Шаляпина, приславшего ему на дорогу икры и булку домашнего белого хлеба. К этому приложена была трогательная записка на прощанье.

Никаких недоразумений или осложнений не было ни на пути, ни при переезде через русско-финскую границу. Чиновник, просматривавший на таможне багаж, заинтересовался только книгами. Увидав, что это учебники детей, он ушёл, пожелав Сергею Васильевичу успеха в концертах. Переезд через финскую границу в Швецию совершился в розвальнях, около полуночи.

Уставшие от пережитого, Рахманиновы попали в поезд уже далеко за полночь. Надеясь отдохнуть и выспаться, они достали себе спальные места, но были разбужены уже в шесть часов утра. Из-за недостаточного количества спальных вагонов шведы рано поднимали пассажиров и переводили их в другие вагоны.

Днём Рахманиновы благополучно добрались до Стокгольма. Это было 24 декабря (канун рождества).

Предпраздничная суета, веселье и шум, царившие кругом, только усугубили тяжёлое моральное состояние Сергея Васильевича и его семьи, усилили их тоску и чувство одиночества на чужбине. Горько и больно было Сергею Васильевичу. Он сидел в своём номере в гостинице мрачный и задумчивый.

Не задерживаясь в Швеции, Рахманиновы скоро переехали в Данию, где жила семья ехавшего с ними Струве. Найти квартиру Рахманиновым оказалось делом нелёгким. Всё было занято. Главное затруднение заключалось в том, что никто не хотел пускать к себе квартиранта с роялем.

Наконец, им всё же удалось снять нижний этаж дома где-то на даче, в окрестностях Копенгагена. Сергей Васильевич немедленно начал усиленно готовиться к предстоящим концертам в Скандинавии. Жена его принялась за хозяйство: готовила обед и убирала комнаты, стараясь насколько возможно внести уют в эту новую, незнакомую им обстановку. Сергей Васильевич, занятый своей подготовкой к концертам, старался помогать жене сколько мог. Конечно, как всегда и прежде, и в дальнейшей жизни, много мешала ему его артистическая деятельность. Он должен был беречь свои руки. Всё же и он принял на себя обязанность — топил печь. Дом их был очень холодный и без всякого комфорта, к которому Рахманиновы так привыкли в России. Вся семья сильно страдала от холода эту зиму. Незнание языка, несомненно, очень мешало нормальному ходу жизни. К довершению всех бед жена Сергея Васильевича, поехавшая как-то в город за провизией, поскользнулась и сломала левую руку.

Летом Рахманиновы, наняв дачу, поселились вместе со Струве (место называлось Шарлоттенлунд). Нашли они девушку для помощи по хозяйству. Но судьба преследовала Рахманиновых и здесь. Девушка эта оказалась эпилептичкой, и Наталии Александровне приходилось с ней много возиться во время припадков.

Первый концерт Сергея Васильевича был дан в Копенгагене 15 февраля 1918 года. Он играл свой Второй концерт под управлением Хоберга. Неделей позже, 22 февраля, состоялся первый фортепианный вечер Сергея Васильевича в Копенгагене. В начале марта Сергей Васильевич играл в двух симфонических концертах в Стокгольме: 12 марта в программе были Второй концерт Сергея Васильевича и Концерт Листа, а 14 марта — Концерт Чайковского. Оба вечера дирижировал Г. Шнеефойгт. В том же Стокгольме Сергей Васильевич дал ещё фортепианный recital 18 марта, а 22 марта в Мальмё. Вернувшись ненадолго к семье в Копенгаген, он, уступая настойчивым просьбам устроителя концертов, играет 16 апреля опять свой Второй концерт и Концерт Чайковского в Копенгагене, а 20 апреля в Христиании (Осло) исполняет свой Второй концерт и Концерт Листа. Через несколько дней, 24 и 26 апреля, Сергей Васильевич даёт два фортепианных вечера. 2 мая, по приглашению из Стокгольма, он играет соло в концерте, где певица Скалонц поёт его романсы. Концертный сезон Рахманинова закончился 10 июля в Копенгагене, где по желанию устроителей он в третий раз в течение сезона исполнил свой Второй концерт. В том же сезоне в Копенгагене с громадным успехом выступал и пианист Фридман. Он очень дружелюбно встретил Рахманинова, приглашал его к себе, ходил сам к нему. Рахманиновы и Струве часто по воскресеньям у него обедали и любили его общество.

Деньги, заработанные в этом сезоне двенадцатью концертами, помогли Сергею Васильевичу стать на ноги. Он расплатился с долгами, смог немного передохнуть и, оглядевшись кругом, решить, что делать. Ему стало ясно, что придётся надолго отказаться от композиторской деятельности, так как необходимы средства для того, чтобы обеспечить жизнь семьи и дать образование дочерям. Избрав карьеру пианиста, он не мог уже выступать просто как композитор-пианист, надо было делаться пианистом-виртуозом. Необходимо было подготовить себя к этой деятельности, улучшить технику, приготовить большой новый репертуар, то есть отдать этому всё своё время.

Относясь всегда с исключительной требовательностью к исполнению своих вещей, он чувствовал ещё большую ответственность при исполнении произведений других авторов. Щепетильность его в этом отношении была исключительная.

Решив посвятить себя пианистической деятельности, во всяком случае, на многие годы и, вероятно, сознавая, что он может ещё приготовить себя к ней, Сергей Васильевич с необычайной силой воли берётся за дело. Этот большой артист, достигший уже сорокапятилетнего возраста, начинает готовиться к концертам с энергией и упорством, которым могли бы позавидовать молодые люди. Он настойчиво добивается совершенства, развивает запущенную за многие годы технику, не пропуская ни одного дня занятий. Сергей Васильевич всегда считал, что артист должен постоянно идти вперёд, постоянно добиваться совершенства и что артист, который топчется на месте, идёт уже под горку, назад.

Сергея Васильевича много раз спрашивали, сколько часов в день он упражняется, наивно думая, что всё дело в количестве времени, которое артист тратит на игру. Не раз, присутствуя при разговоре, приходилось слышать в ответе, что упражняться, конечно, надо всякий день, но для достижения успеха в технике не так важно количество затрачиваемых на занятия часов, как внимание, которое надо оказывать всё время тому, как играть то или иное упражнение. Он утверждал, что во время занятий надо всё время напряжённо следить за руками, за пальцами, за ударом, а не играть механически. Вначале Сергей Васильевич играл около пяти часов в день; впоследствии, когда он в совершенстве овладел техникой, количество часов сократилось до трёх. Взявшись за пианизм, Сергей Васильевич не прекращал им заниматься до конца жизни. Он с удовлетворением замечал неоднократно, что чувствует всё больше свободы, идёт вперёд, добился почти всего, чего хотел, и что только теперь, после многих лет упорного труда и исканий, он, наконец, начал понимать все свои предыдущие ошибки, свой неправильный подход к делу, только теперь знает, что надо делать при занятиях.

Показательно, что, добившись мировой славы, этот артист не почил на лаврах, а продолжал напряжённо искать новые пути для дальнейшего совершенствования. Только те, кто слышал Рахманинова, его игру в последние годы, в последний период его жизни, могут понять, что это был за пианист, могут понять, во что развился его пианистический талант. Его колоссальная техника не являлась для него целью. Это было только средство, но средство, которое давало ему, казалось, неограниченную возможность при исполнении интерпретировать любую вещь так, как он её чувствовал и понимал.

Возобновив, после короткого летнего перерыва, свои выступления в Скандинавии, Сергей Васильевич в течение месяца, с 18 сентября по 18 октября, даёт четырнадцать концертов. Ещё один концерт, данный в Стокгольме 21 октября, где он с Шнеефойгтом исполнил свои Второй и Третий концерты, был на многие годы его последним выступлением в Европе.

Сергей Васильевич хорошо понимал, что, несмотря на большой успех, на наличие всё новых предложений от устроителей концертов, возможности для расширения его артистической деятельности в Скандинавии слишком ограниченны. Ему надо было предпринять что-то новое.

Между тем, слухи о его успешных выступлениях в Скандинавии дошли до американских концертных бюро и музыкальных обществ.

В конце лета Сергей Васильевич получил следующие одно за другим три выгодных предложения. Одно было из Нью-Йорка от музыкального бюро «Метрополитен»: Альтшулер предлагал контракт на двадцать пять фортепианных концертов. Второе предложение пришло от бюро Вольфсона: Сергею Васильевичу предлагали контракт на два года на место дирижёра в Цинциннати. В третьей телеграмме от президента Бостонского симфонического общества Сергею Васильевичу предлагали место дирижёра Бостонского оркестра. Он должен был в течение тридцати недель продирижировать ста десятью концертами. Это было наиболее заманчивое предложение. Место дирижёра этого великолепного оркестра! Конечно, было над чем задуматься. Но цифра — сто десять концертов в течение одного сезона — испугала Сергея Васильевича. После некоторого колебания он отклонил все предложения. С одной стороны, повлияло на принятие этого решения отсутствие готовых программ (он готовился в то время лишь к фортепианным концертам); с другой стороны, ему вообще как-то не хотелось связывать себя большими контрактами в незнакомой или малознакомой стране.

Наконец Сергей Васильевич принимает решение переехать со своей семьёй из Скандинавии в Америку. Продолжавшаяся в Европе война, казалось, не давала другого выхода. Но ехал он, так сказать, на авось, без всякого контракта, рассчитывая только на себя и на свои силы.

У Сергея Васильевича накопилось достаточно денег на проезд, но как ехать с семьёй без хотя бы небольшого запаса денег в чужую страну, когда концертный сезон уже начался. Контракты между менеджерами (устроители концертов) и артистами всегда подписываются заблаговременно, весной. Он знал, что и залы тоже заранее расписаны. Сергей Васильевич всегда с глубокой благодарностью вспоминал любезную помощь господина Каменка. Этот почти незнакомый ему человек, узнав о финансовых затруднениях Сергея Васильевича, сам пришёл к нему предложить нужную сумму денег, которая обеспечила бы Сергея Васильевича на первое время в Америке. Кроме того, и господин Кёниг, узнав от родственников, что Рахманинов нуждается в деньгах, поспешил к нему на помощь и уже на пароходе, перед самым отплытием Сергея Васильевича в Америку, тоже снабдил его известной суммой денег.

Устроив все дела, получив без затруднений, благодаря наличию трёх приглашений в Америку, визы от американского консула, Рахманиновы покинули Скандинавию. Выехали они 1 ноября 1918 года из Христиании в Нью-Йорк на небольшом норвежском пароходе «Бергенсфьорд». Хотя дорогой их сильно качало и курс из-за войны был сильно удлинён, переезд через океан прошёл благополучно. Ехали они с потушенными огнями, встретили в океане английскую эскадру, настроение было тревожное, но всё же десять дней спустя, 10 ноября 1918 года, они были уже в Нью-Йорке.

Остановились Рахманиновы на шумном и бойком месте, на углу 59-й и 5-й авеню, в отеле «Незерланд». В первую же ночь по приезде все они были разбужены каким-то диким шумом и гамом толпы на улице. Гудки автомобилей, свистки, крики, пение, трещотки — всё это неслось к ним с улицы. Никто из них не понимал, в чём дело. Казалось, что всё население города сошло внезапно с ума. Недоумение их продолжалось до утра, и только когда им принесли газету, они узнали, что люди радовались пришедшему ночью известию о заключении мира 11 ноября 1918 года.

Между тем, узнав из газет о приезде Рахманинова в Нью-Йорк, некоторые музыканты, знавшие его ещё в России, начали к нему приходить (Иосиф Гофман, Крейслер, Цимбалист). Кто предлагал деньги, кто давал советы, рекомендовал концертные бюро, учил, как поступать в том или ином случае. Гофман ещё до приезда Сергея Васильевича в Америку советовал двум-трём менеджерам для их собственного блага не упустить этого русского артиста. Позднее Гофман, смеясь, рассказывал, как Сергей Васильевич выслушал все его советы с благодарностью, но ни одного из них не принял, а поступил по-своему и в выборе менеджера, и в выборе граммофонной компании и механических роялей, бывших тогда в моде в Америке, и во многих других отношениях.

Предложений Сергею Васильевичу было несколько. Оглядевшись кругом, он решил связать свою артистическую судьбу и деятельность с концертным бюро мистера Чарльза Эллиса из Бостона, который первый (или один из первых) предложил ему контракт. Пожилой американец произвёл на Сергея Васильевича очень хорошее впечатление, и он сразу почувствовал к нему доверие. И внешность, и манеры мистера Эллиса, достоинство, с которым он держал себя, отсутствие шумихи и дешёвой рекламы в его деле — всё это вполне совпадало с желаниями и вкусами самого Рахманинова. Ему никогда не пришлось раскаиваться в этом выборе. Так же удачно был сделан и выбор фирмы роялей. Сергей Васильевич отклонил несколько выгодных в финансовом отношении предложений от различных фортепианных фирм, которые предлагали ему деньги за игру на их инструментах, и остановился на фирме «Стейнвей и сыновья», которая бесплатно предоставляла артистам свои инструменты, но денег артистам никогда не платила. Качество роялей Стейнвей стояло неизмеримо выше других. Во главе этой фирмы был в те годы мистер Фредерик Стейнвей. Сергей Васильевич вскоре искренно привязался к нему, полюбил его, и последний, так же, как и его жена, сделался одним из немногих близких американских друзей Сергея Васильевича и Наталии Александровны.

Несколько дней спустя после приезда Рахманиновых в Нью-Йорк Сергей Васильевич и обе девочки сильно заболели свирепствовавшей тогда в Америке испанкой. От болезни этой люди умирали сотнями. Бедная Наталия Александровна помогала как могла мужу и детям. Проболели около двух-трёх недель. Врач, лечивший Сергея Васильевича, настойчиво советовал ему продолжительный покой после болезни. Совету этому он не последовал и, готовясь к скорому выступлению, начал опять усиленно заниматься, едва встав с постели, совсем ещё слабый и больной.

Две американки — любительницы музыки, узнав о приезде Рахманинова в Нью-Йорк, решили навестить его. Одна из них любезно предложила Сергею Васильевичу свою студию с роялем Стейнвей, где он мог весь день заниматься, не мешая соседям. Сергей Васильевич с удовольствием и благодарностью воспользовался этим предложением, так как всегда стеснялся играть в отелях, думая, что мешает другим. Вторая посетительница, датчанка по отцу, знавшая превосходно, кроме английского, ещё французский и немецкий языки (мисс Догмар Рибнер), музыкально образованная (её отец был профессором музыки в Колумбийском университете в Нью-Йорке), была потом в течение трёх-четырёх лет секретарём Сергея Васильевича.

Первое выступление Рахманинова, ещё не вполне окрепшего после испанки, состоялось через четыре недели по приезде в Америку — 8 декабря 1918 года. Он играл в Провиденсе — столице штата Род-Айленд. Следующие его сольные фортепианные концерты (recitals) шли три дня подряд: в Бостоне, Новой Гавани и Ворчестре, а 21 декабря Сергей Васильевич впервые после 1909/10 года выступил в Нью-Йорке. Так началась концертная страда Рахманинова в Америке, продолжавшаяся почти без перерыва двадцать пять лет, до конца его жизни. Выступая то в больших, то в маленьких городах, то в recitals, то в симфонических концертах, Сергей Васильевич с 8 декабря 1918 года до 27 апреля 1919 года дал тридцать шесть концертов, из них тринадцать были в симфонических обществах, в которых он попеременно играл свои Первый и Второй концерты; дирижировали Стоковский, Дамрош, Рабо и Альтшулер. В концерте гала 8 апреля 1919 года Сергей Васильевич вместе с певицей американкой Джеральдиной Феррар и Филадельфийским оркестром под управлением Стоковского выступил в зале Метрополитен-опера. Это был благотворительный концерт; Сергей Васильевич играл свой Второй концерт. Два последних концерта этого сезона были опять благотворительными. В одном, 14 апреля, Сергей Васильевич вместе с П. Казальсом играл свою Сонату для фортепиано и виолончели. В другом концерте, 27 апреля, данном в пользу займа победы, Сергей Васильевич играл всего два номера: свою транскрипцию произведения Смита «The Star-Spangled Banner» и Вторую рапсодию Листа со своей каденцией. На бис устроители концерта просили сыграть ставшую давно знаменитой в Америке его Прелюдию op. 3. Концерт этот был организован с большим шумом и рекламами на американский лад. Различные общества и организации, пятнадцать специальных комитетов принимали деятельное участие в подготовке к этому событию, в рекламировании его, в сборах денег. Кроме Рахманинова, выступал только Яша Хейфец, сыгравший три номера.

Кроме выступлений этих двух солистов, произносили речи адмирал Майо, его преподобие В. Пэтти и полковник Теодор Рузвельт. Ложи и все места в зале Метрополитен-опера были расписаны задолго до концерта по очень высоким ценам, и громадный зал заполнен самой элегантной и богатой публикой.

Все эти подробности даются здесь, чтобы показать, что уже в первый год пребывания Рахманинова в Америке его поставили в первые ряды выступавших в то время в Америке артистов и устроители концерта остановили свой выбор на нём, несмотря на присутствие в Америке многих других первоклассных артистов.

Когда Хейфец сыграл свои три номера, его просили сыграть на бис (кажется, «Ave Maria»). Исполнение это было продано с аукциона, устроенного тут же на эстраде, и представители различных фирм и организаций один за другим набавляли цену.

Сергей Васильевич с большим юмором рассказывал об ужасе, охватившем его, когда он услыхал громадную сумму (несколько сот тысяч долларов), заплаченную за этот номер представителем одной из присутствующих в зале организацией. Сергей Васильевич был уверен, что аукционер не наберёт столько денег за исполнение им на бис его Прелюдии cis-moll op. 3. Его менеджер только посмеивался и успокаивал, говоря, что всё сойдёт хорошо. И действительно, когда настал черёд Сергея Васильевича и на аукцион было поставлено исполнение Прелюдии cis-moll op. 3 самим автором, аукционер довёл сумму до одного миллиона долларов. Это исполнение Прелюдии было куплено фирмой механических фортепиано — «Ampico». С фирмой этой Сергей Васильевич незадолго до концерта подписал контракт, согласно которому он должен был исполнить несколько вещей. И фирма эта, пожертвовавшая такую громадную сумму денег на заём победы, сделала хороший бизнес, рекламируя подобным образом своего артиста. Конечно, все американские газеты и до концерта, и в особенности после него были полны описаний этого концерта и этого аукциона. Реклама и для артиста, и для фирмы была очень удачная. Сергей Васильевич великолепно и с большим юмором рассказывал о том, как чувство страха, что он не наберёт столько же денег, сколько Хейфец, сменилось чувством удовлетворения и гордости, а потом разочарования, когда он понял, в чём дело.

Первые годы выступлений Сергея Васильевича в Америке фирмы, связанные с ним, тратили очень много денег на рекламы. Его имя, его портреты появлялись везде, вместе с этим росла и его популярность. Вскоре, однако, нужды в таких рекламах уже не было. Она и сошла тогда почти на нет. Имя его, внешность его сделались известны всякому. Сергей Васильевич был поражён, когда однажды где-то в провинции после концерта носильщик, нёсший его чемодан, обратился к нему, сказав: «Как вы хорошо играли сегодня, мистер Рахманинов». Его узнавали кондукторы на железных дорогах, носильщики; во время его ежедневных прогулок совершенно незнакомые ему люди снимали шляпы и приветствовали его на улицах. Шофёры, продавцы в съестных лавках на Бродвее в Нью-Йорке, казалось, не имевшие никакого отношения к музыке, просили позволения пожать ему руку и всячески оказывали ему внимание. Такое отношение всегда очень трогало Сергея Васильевича.

Так удачно закончив описанным выше концертом свой сезон, Сергей Васильевич с семьёй уехал на всё лето в Калифорнию, сняв дачу в окрестностях Сан-Франциско. Всё лето Сергей Васильевич провёл в напряжённой работе. Он готовил новые программы для предстоящего большого турне осенью и зимой. Успех, которым сопровождались его первые выступления, дал возможность его менеджеру мистеру Эллису устроить большое количество концертов в предстоящем сезоне. Местные менеджеры по всей Америке охотно включали Рахманинова в свои серии концертов и заключали контракты с Эллисом, перекупая у него Рахманинова.

Вернувшись осенью с семьёй в Нью-Йорк, Сергей Васильевич начинает свой сезон с 12 октября и, даже без краткого перерыва на рождество, играет до 21 марта 1920 года. Считая три концерта, данные позже (в апреле и июне), Сергей Васильевич выступил в 1919–1920 годах шестьдесят девять раз. Из них сорок два раза он давал recitals. Остальные двадцать семь раз он играл в симфонических концертах. Два концерта были благотворительные: один из них в пользу Бельгии, разорённой войной. В симфонических концертах Сергей Васильевич по просьбе устроителей неизменно играл свои Первый, Второй и Третий концерты, заменяя их иногда концертами Чайковского и Листа. Дирижёрами, аккомпанировавшими ему, были П. Монтё, В. Дамрош, А. Боданский, Э. Обергоффер, Ф. Сток, Л. Стоковский, Зак, Ж. Странский, Р. Хагеман, Шмидт.

В двух концертах в Филадельфии, где Сергей Васильевич играл свой Третий концерт, Стоковский исполнил в первый раз в Америке «Колокола» Рахманинова (6 и 7 февраля 1919 года). Согласно принятому обычаю, в Америке менеджеры редко посылали своих артистов в начале сезона сразу в большие города. Таким образом, и Сергей Васильевич начинал ежегодно выступления в небольших городах. Это давало возможность артисту, так сказать, прорепетировать свою программу несколько раз перед менее взыскательной публикой, выграться в неё, прежде чем выступить в больших залах крупных городов. В быстро следующих друг за другом концертах старые, слегка уже заигранные артистом номера постепенно заменялись новыми. Так как замена эта происходила не сразу, то дело артиста сильно облегчалось. Ведь времени для разучивания новых вещей во время турне у него было совершенно в обрез.

Сопровождал Сергея Васильевича во время его поездок по Соединённым Штатам и Канаде всегда один из служащих фирмы Эллиса. В первые годы это был большей частью мистер Чарльз Фолей, скоро сам ставший главой этой фирмы, когда мистер Эллис ушёл на покой. Затем вместо мистера Фолей с Сергеем Васильевичем стал ездить помощник его — мистер Чарльз Сполдинг. Сергей Васильевич любил последнего за его покойный, весёлый нрав, хороший характер и тонкий юмор. Сполдинг умел его смешить и делал это с охотой.

Когда в 1934 году мистер Фолей закрыл своё концертное бюро, Сергей Васильевич перешёл в NBC (National Broadcasting Company — Национальная радиокомпания), где во главе концертного бюро стоял Маркс Левин. Последние два года, когда NBC отказалась от устройства концертов и закрыла свои концертные отделения, концертами Сергея Васильевича заведовало бюро во главе с Марксом Левиным. И NBC, и Левин посылали с Рахманиновым во время его турне одного из братьев Хэк: иногда ездил Рудольф Хэк, иногда Ховард Хэк. Кроме представителя концертного бюро, Сергей Васильевич имел ещё одного спутника — настройщика от фирмы Стейнвей (или Джубер, или Кэйт, или Хопфер).

Несмотря на то, что в обязанности одного из сопровождающих входили проверка кассы, сношение с местными менеджерами, а в обязанности другого — только настройка рояля, оба они помогали Рахманинову во время его путешествия по громадной Америке. Они были в курсе расписания поездов, занимались покупкой железнодорожных билетов, переговорами о комнатах в гостиницах, проверкой счёта и расплачивались за Сергея Васильевича в отелях, ресторанах, такси; заботились, насколько могли, о его комфорте в поездах, в концертах; перевозили багаж в поезд в случаях, когда с эстрады надо было спешить прямо на железную дорогу, и всячески оберегали от назойливых посетителей и посетительниц. Без помощников Сергею Васильевичу было бы просто невозможно справиться одному. Отношение всех этих перечисленных лиц к Сергею Васильевичу было исключительно трогательным. Они были искренне преданы ему и любили его. Последние восемнадцать лет Сергея Васильевича сопровождала всегда ещё его жена, которая делила с ним все тяготы длительных переездов, многочисленных пересадок и утомительных бессонных ночей. Она оберегала его от сквозняков (ужасных сквозняков в Америке!), следила за его отдыхом, едой, после концертов укладывала вещи и, главное, морально поддерживала его. Помещения в отелях, заказывавшиеся, конечно, всегда вперёд, отводились для Сергея Васильевича, по уговору с администрацией отелей, в угловых комнатах, чтобы Сергей Васильевич мог свободно заниматься. Он всегда, всю жизнь страдал от мысли, что мешает своей игрой соседям. Сергей Васильевич особенно любил гостиницы, где ему сдавали комнаты так, чтобы его рабочая комната отделялась от соседней ещё его спальней. Тогда он чувствовал, что может заниматься не стесняясь. При приезде в гостиницу в его комнате всегда стоял уже заранее присланный рояль от местного представителя Стейнвей.

Что касается концертных роялей, то фирма Стейнвей обычно предоставляла в распоряжение Сергея Васильевича на весь сезон выбранные им перед поездкой три-четыре инструмента *. [Кроме того, Стейнвей всегда ставили Сергею Васильевичу рояль на его квартиру и на дачу, когда он летом переезжал туда из Нью-Йорка. В Европе то же делали местные отделения Стейнвей.] Эти последние посылались заблаговременно, каждый согласно расписанию, в тот или иной город. Местные представители фирмы Стейнвей упаковывали рояль после концерта и отсылали его в следующий очередной город. Сопровождавший Сергея Васильевича настройщик успевал поэтому настроить прибывший заранее рояль и привести всё нужное в порядок. Настройщику часто приходилось проверять условия акустики и воевать с распорядителями концертов, которые, желая придать более торжественный вид эстраде, вешали кругом рояля на эстраде тяжёлые бархатные портьеры и приглушали этим, конечно, звук в зале. Это случалось почти неизменно, когда устройством концертов ведали так называемые дамские организации.

Несмотря на весь комфорт и на заботы преданных лиц, длительное путешествие в течение нескольких месяцев подряд было очень утомительным для Сергея Васильевича. Его работа требовала крайнего нервного напряжения. Когда Сергей Васильевич выступал, он вкладывал в игру всего себя. Он отдавался исполнению целиком, не обращая внимания на то, где и кому он играет. Его артистическая натура не допускала иного подхода. Поэтому игра истощала его, он утомлялся и морально и физически. Можно только удивляться тому, как Сергей Васильевич выдерживал такое напряжение.

Он не мог представить себе жизни без эстрады, без выступлений и поэтому, несмотря ни на утомление, ни на напряжение, ежегодно продолжал концертировать, когда уже в этом не было никакой нужды в смысле заработка.

Лето 1920 года Сергей Васильевич провёл с семьёй в Гошене, в настоящей деревне, вдали от шумного и многолюдного Нью-Йорка. Его любимым развлечением, отвлекавшим от работы, были, как и в России, поездки на автомобиле. Хотя он всегда брал с собой кого-нибудь, на случай поломок или возможных недоразумений, но автомобилем правил сам. Он и автомобиль были застрахованы буквально от всего: огня, поломок, столкновения с другой машиной, увечий и членовредительства, даже смерти, если бы, не дай бог, Сергей Васильевич налетел на кого-нибудь. Вряд ли всё это было нужно, так как Сергей Васильевич правил великолепно. Но он чувствовал себя благодаря страховке спокойнее. Он любил очень быструю езду и относился к своему автомобилю с заботливостью, как к любимому детищу.

Щедрый на помощь другим, скорее равнодушный к порче предметов обихода, Сергей Васильевич «страдал» от нанесённой автомобилю царапины, отменял поездки, если накрапывал дождь, чтобы, не дай бог, как-нибудь не пострадала окраска машины, и ни за что не давал, за весьма редкими исключениями, управлять машиной другим лицам. Такое отношение к машине было предметом частых шуток в семье, но Сергей Васильевич оставался непоколебимым.

Шофёры, служившие у него, знали, как угодить Сергею Васильевичу. Кажется, ничто не доставляло ему такого удовлетворения, как подача машины в хорошем виде, то есть вымытой и блестящей от начищенных металлических частей.

Сезон 1920/21 года, начавшийся по желанию Сергея Васильевича несколько позже, 11 ноября, и окончившийся 2 апреля, опять потребовал огромного напряжения сил. Из пятидесяти четырёх выступлений Сергей Васильевич играл сорок один раз в recitals и тринадцать раз в симфонических концертах. Последние шли под управлением Ж. Странского, В. Менгельберга, В. Дамроша и Л. Стоковского. По просьбе устроителей концерта он опять играл свои Второй и Третий концерты и Концерт Чайковского.

Осенью 1920 года он был глубоко потрясён неожиданной смертью своего друга Н. Г. Струве, убитого лифтом в Париже (3 ноября).

Осенью того же года Сергею Васильевичу удалось, после долгих хлопот, дать знать в Москву через банк в Англии своим родственникам Сатиным, что он и его семья в Америке. Тому же банку удалось перевести деньги Сатиным на их нужды и на нужды матери Сергея Васильевича, жившей в Новгороде. К большой радости Рахманинова и его семьи, после восьмимесячных хлопот весной 1921 года родители и я получили разрешение на выезд за пределы России. Как раз в эти дни Сергей Васильевич, подвергшийся небольшой операции, лежал в одной из нью-йоркских больниц. Дошедший каким-то образом до Москвы слух об этом был извращён, и лица, причастные к музыкальным кругам, уверяли уезжающих Сатиных, что Сергей Васильевич умер в Америке.

В действительности же Сергей Васильевич уже много лет страдал от сильной боли в правом виске около глаза. Боль эта сначала была не постоянной, а наступала временами и всегда внезапно, точно что-то ударяло его в висок.

Начались эти боли ещё в России задолго до отъезда за границу. С каждым годом они усиливались, и приступы их учащались. Вена около виска при этом сильно вздувалась, распухало и веко. Чаще всего боли эти наступали, когда Сергей Васильевич писал, согнувшись над нотной бумагой, или когда он вообще усиленно занимался. Ещё в годы жизни в России боль делалась иногда очень сильной, и тогда он говорил, что, если доктора ему не помогут, придётся бросить сочинять. Но и здесь, в Америке, когда композиторская деятельность его была совершенно отложена, боль продолжала прогрессировать. По мнению одних врачей, это была невралгия личного нерва; другие уверяли, что причиной боли является какая-то инфекция и что очаг её находится где-то в челюсти или зубах. К кому только он не обращался за помощью и в России, и в Америке, и в Европе! Страдания его с годами делались уже постоянными, приходилось прибегать к разным паллиативным средствам, чтобы хотя только временно облегчить непереносимую боль. Только когда он выходил на эстраду, эти боли как-то на время прекращались. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы, к счастью, несколько лет спустя в Париже за лечение не взялся русский врач Кострицкий. Этот замечательный доктор совершенно вылечил Сергея Васильевича, и чувство благодарности последнего к Кострицкому было очень сильное. Причиной боли была действительно только какая-то инфекция в зубах.

Весной 1921 года Сергей Васильевич купил себе великолепный пятиэтажный особняк на берегу Гудзона (Риверсайд Драйв, 33), куда он и переехал осенью с семьёй. Рахманиновым также посчастливилось ещё вскоре по возвращении из Калифорнии в 1919 году найти хорошую прислугу — чету французов.

Жена была кухаркой, муж — Джо — убирал комнаты и подавал за столом. Джо был исключительно предан Сергею Васильевичу и заботливо охранял его покой. В угоду Сергею Васильевичу он даже научился править автомобилем, так как Сергей Васильевич не любил брать с собой малознакомых шофёров из гаражей. Много было смеха и шуток, когда летом 1921 года Сергей Васильевич и Джо, сдававшие экзамены на управление автомобилем в другом штате (Нью-Джерси), провалились на устном экзамене. Джо был очень сконфужен и сердит.

Лето 1921 года Сергей Васильевич провёл с семьёй на даче Локуст Пойнт, Нью-Джерси. Дача, стоявшая на берегу небольшого залива Атлантического океана была в пятидесяти милях от Нью-Йорка. Рядом с дачей Рахманиновых поселились их близкие друзья — Е. И. Сомов * с женой и матерью. [Е. И. Сомов был в течение многих лет секретарём Сергея Васильевича после выхода замуж упомянутой мисс Рибнер.] По соседству с ними в русском пансионе было много русских людей, с которыми Рахманиновы часто виделись. Поездки на автомобиле, катание на моторной лодке, морское купание в заливе и в открытом океане (Сергей Васильевич плавал очень хорошо), отдых на громадном песчаном пляже океана — всё это было великолепно для уставшего за эти годы артиста.

Шофёром Сергея Васильевича был бывший русский офицер. И здесь и во все последующие годы, живя за границей, Сергей Васильевич неизменно приглашал к себе на службу, где и когда только мог, русских. С уходом Джо и его жены у Рахманиновых были всегда русские шофёры, повара, русские кухарки и домашняя прислуга: за обедом подавались русские кушанья. Словом, всё, что носило отпечаток русского, всегда предпочиталось Сергеем Васильевичем, несмотря даже на часто связанные с этим неудобства и затруднения (плохое знание русскими служащими иностранного языка, вопросы о паспортах в Европе при переезде их, например, из Франции в Швейцарию и т. д.).

Сергей Васильевич преимущественно лечился у русских докторов, посещал, когда имел время, русские лекции, доклады, да и знакомство поддерживал преимущественно с русскими. Обычно только среди них он чувствовал себя непринуждённо, шутил, смеялся и отдыхал душой.

Осенью 1921 года, после хорошего отдыха на даче, Сергей Васильевич с семьёй переехал в свой новый дом. Забегая вперёд, можно сказать, что дом этот был местом встречи многих русских артистов и художников. Гостеприимные хозяева устраивали роскошные обеды и ужины. Здесь произошла встреча Сергея Васильевича с Шаляпиным, приехавшим в Америку. Здесь Сергея Васильевича посещали: артисты Художественного театра, приехавшего на гастроли в Нью-Йорк, — Станиславский, Лужский и другие; художники во главе с К. А. Сомовым, С. А. Виноградовым, устроившие выставку русских картин; М. М. и В. П. Фокины, учёный И. И. Остромысленский и многие другие. За приятной, душевной беседой все порой как-то совершенно забывали, что находятся в Нью-Йорке, в Америке.

В сезон 1921/22 года Сергей Васильевич дал с 10 ноября по 21 апреля шестьдесят четыре концерта в Америке. Сборы с двух последних концертов, данных в Нью-Йорке, поступили на нужды русских людей. Сбор с recital 21 апреля пошёл на помощь русским студентам в Америке. Сбор с симфонического концерта 2 апреля, в котором Сергей Васильевич опять исполнял свои Второй и Третий концерты под управлением Дамроша, был передан через организацию ARA (American Relief Administration *) в пользу голодающих в России. Сергей Васильевич настоял на том, чтобы часть этой суммы была истрачена организацией на помощь его сотоварищам по профессии: артистам, музыкантам и персоналу русской консерватории, филармонических училищ и оперных театров, включая, конечно, и членов оркестров и хоров. В этот тяжёлый и страшный для России год Сергей Васильевич посылал, кроме того, очень большое количество индивидуальных посылок: родным, знакомым, музыкантам, актёрам, художникам, учёным, преподавательскому персоналу некоторых средних школ и школы живописи и ваяния, профессорам многих высших учебных заведений Петрограда, Киева, Харькова и других городов. В Москву посылки были отправлены во все без исключения высшие учебные заведения для распределения между наиболее нуждающимися. Эти посылки с сахаром, мукой, жирами и прочими пищевыми продуктами посылались и через ARA, и просто по почте. По припискам к пришедшим обратно распискам в получении пакетов можно видеть, как оценили эту память и внимание Сергея Васильевича в России, как сильны и трогательны были слова благодарности.

Непрестанно в течение многих, многих лет шла его помощь и в другие концы мира. Кажется, не было угла на земном шаре, откуда бы не приходили мольбы о помощи от русских людей, рассеянных по всему свету. Просили больные, старые и немощные люди; просили молодые, чтобы иметь возможность получить или закончить образование, чтобы научиться какой-нибудь профессии; взывали о помощи общественные русские организации, заботящиеся о стариках, о сиротах, об инвалидах; просили помочь многие русские учебные заведения, открывшиеся в разных странах Европы: одни нуждались в деньгах для оплаты помещений, другие старались выхлопотать помощь, чтобы подкрепить полуголодных учеников, чтобы обзавестись инвентарём, пианино и т. д.; нуждались в помощи церкви, общежития. Было у Сергея Васильевича порядочное количество личных пенсионеров. Много денег ушло и на то, чтобы поддержать какое-нибудь начатое «выгодное» дело; большинство их, разумеется, кончалось неудачей. Имена просивших о помощи не подлежат, конечно, оглашению и должны быть преданы забвению. Это соответствует, несомненно, желанию Сергея Васильевича, который очень не любил говорить на эту тему. Всё же необходимо хотя бы упомянуть о самом факте помощи, чтобы отдать дань этому доброму, отзывчивому и скромному другу неимущих и страждущих людей. Помогал Сергей Васильевич сколько мог товарищам артистам, приезжающим на гастроли в Америку. Он рекомендовал их менеджерам, фирме Стейнвей, старался повысить их гонорар и т. д. Имена их пока оглашению также не подлежат.

В начале мая 1922 года Сергей Васильевич, не бывавший в Англии с 1914 года, принял предложение дать два recitals в Лондоне, 6 и 20 мая. Выехал он из Нью-Йорка один, так как Наталия Александровна должна была остаться ещё в Америке из-за экзаменов дочерей в школе.

В конце мая вся семья соединилась в Дрездене. Эта поездка в Германию была предпринята с целью повидать семью Сатиных, поселившихся в Дрездене после отъезда из России.

Дача для Рахманиновых была снята в окрестностях Дрездена на Эмзер Аллее. Молодёжь обоего пола — подрастающее новое поколение — часто наполняла по вечерам шумом и весельем этот вместительный дом. Жизнь Сергея Васильевича, в общих чертах, распределялась в следующем порядке: после небольшой прогулки утром он пил кофе и, просмотрев газеты, шёл заниматься до завтрака. Днём он ненадолго, как всегда, ложился отдыхать; затем садился опять за рояль и после часа или полутора занятий шёл гулять. После обеда он часов в семь или восемь уезжал со всей семьёй на весь вечер к Сатиным или последние проводили вечер у Рахманиновых.

Вернувшись осенью 1922 года в Нью-Йорк, Сергей Васильевич начал своё концертное турне 10 ноября и, окончив его 31 марта, дал за этот срок семьдесят один концерт, из них в восьми концертах он играл с оркестром под управлением Габриловича, Дамроша, Ганца и Соколова. Район его поездок, включавший всегда, кроме Соединённых Штатов, и Канаду, ещё больше расширился, так как Сергей Васильевич принял приглашение играть и на Кубе. Конечно, вынести такое большое количество концертов Сергей Васильевич мог только благодаря описанной выше помощи сопровождавших его лиц и мастерски составленному мистером Фолей расписанию концертов. Разумеется, и великолепные пути сообщения в Америке сильно способствовали этому.

В этот сезон, или в один из ближайших к нему, Сергея Васильевича соблазнили советом нанять себе отдельный вагон. В этом вагоне — observation car — он не только переезжал из города в город, но жил в нём вместо гостиниц. В вагон поставили пианино, на котором он мог заниматься во время пути; при вагоне были повар и служащий, присматривавший за порядком и подававший еду. Сергей Васильевич, обрадовавшийся сначала такому комфорту, скоро отказался от вагона. Жизнь сделалась невыносимо монотонной, и вид вагона начал вызывать в нём непреодолимое отвращение *. [Часто приходится слышать, что у Рахманинова был свой экстренный поезд, на котором он разъезжал по всей стране. Вероятно, этот слух явился отголоском вышеописанного. Поезда Сергей Васильевич никогда не нанимал.]

Поразительны упорство и настойчивость, с которыми Сергей Васильевич продолжал свои ежедневные занятия. Несмотря на огромный успех, которым сопровождалось каждое его выступление, он не почил на лаврах, а, наоборот, становился к себе всё требовательнее, стремясь к дальнейшему усовершенствованию в исполнении вещей. Нередко после концерта он бывал недоволен собой и делался мрачным, потому что ему ещё не совсем удалось сыграть какую-нибудь вещь так, как он хотел, как он её чувствовал. И тут никакие похвалы, вызовы и овации делу не могли помочь. Играя так много, Сергей Васильевич продолжал «учиться» искусству исполнения, прислушивался к себе, проверяя себя, строго критикуя и свою предыдущую работу и подход к ней. Как жаль, что у Сергея Васильевича не было учеников, которые переняли бы его методу занятий, увидели бы его отношение к работе. Всё это, весь его огромный опыт и знание дела умерли с ним. Какой пример представлял из себя этот неутомимый труженик, этот артист, добившийся такого совершенства и такого признания!

В личной жизни Сергей Васильевич делался как будто всё замкнутее. Правда, в кругу друзей и близких он оставался всё тем же милым, добрым, простым человеком. Он любил юмор, смеялся сам, иногда до слёз, над каким-нибудь незатейливым рассказом, любил нередко поддразнить дам, играл с удовольствием (и хорошо) в винт и в преферанс, любил угостить гостей новыми хорошими пластинками и был чрезвычайно радушный и хлебосольный хозяин. Но всё это было только, когда он встречался, так сказать, со своими, то есть с русскими, хорошо знакомыми людьми. В гости он ходил реже и отказывался наотрез от всех банкетов, обедов и ужинов, принимая такие приглашения только в самых редких случаях, когда чествовали либо его (Bohemian club, фирма Стейнвей), либо какого-нибудь большого музыканта. Один из немногих американских домов, куда он ходил всегда с удовольствием и где непринуждённая атмосфера, царившая кругом, соответствовала его вкусам, был дом миссис и мистера Фредерика Стейнвей. Там большинство гостей были музыканты или люди, близко стоящие к музыке. Рахманинова всегда трогала и, пожалуй, несколько удивляла радость, с которой приветствовали его редкие появления в свете, и радушие, с которым его встречали. Американцы, в массе своей люди очень общительные, никак не могли понять этих отказов Сергея Васильевича от встреч, обедов и пр. Одни приписывали это его гордости, его природной якобы нелюдимости. Другие объясняли его скромный, как говорили, отшельнический образ жизни его мрачным характером, отрывом от родины. Приглашения, сыпавшиеся на него в первые годы пребывания в Нью-Йорке, как из рога изобилия, стали делаться реже и наконец совсем прекратились. Общество примирилось с этой чертой Сергея Васильевича, с его нелюдимостью, и приняло его как такового. Он был слишком крупной величиной и потому мог позволить себе эту роскошь отказов. Мало, впрочем, кто понимал, что при такой напряжённой работе человеку не оставалось времени и сил на вечера и банкеты. Ещё меньше людей знали настоящего Рахманинова: его чарующую простоту, его отзывчивость, его юмор и смех. В результате всего этого у Сергея Васильевича было мало друзей американцев. Но зато он пользовался всюду каким-то исключительным уважением как человек. О том, как любили Рахманинова-пианиста, Рахманинова-артиста, свидетельствуют полные сборы от его концертов.

Лето 1923 года Рахманиновы провели в Америке, переехав в мае опять на дачу в Локуст Пойнт, Нью-Джерси, где они жили в 1921 году. В памяти остался незабываемый день, когда Ф. И. Шаляпин, В. В. Лужский и некоторые другие артисты Художественного театра приехали навестить Рахманиновых в деревню. Шаляпин, по обыкновению бывший центром общества, и другие гости рассказывали наперебой разные истории, чтобы посмешить хозяина. Фёдор Иванович, исполняя бесподобно любимые номера Сергея Васильевича, изображал захлёбывающуюся гармонику и пьяного гармониста, которого вели в участок, даму, надевающую перед зеркалом вуалетку, старушку, молящуюся в церкви, и прочий смешной вздор. Вечером он много пел под аккомпанемент Сергея Васильевича. Исполняя в шутку всем известный романс «Очи чёрные», фразу «Вы сгубили меня» он спел с таким драматизмом и так необыкновенно хорошо, что Сергей Васильевич и все присутствующие сразу как-то притихли. Сергей Васильевич долго потом вспоминал это исполнение. И пластинка «Очи чёрные», напетая Шаляпиным много лет спустя в Париже, в общем не особенно удачная, благодаря этой фразе была одной из любимых вещей Сергея Васильевича. Слушая её, затаив дыхание, он ждал драматического момента и всякий раз с наслаждением переживал его. Часто играя эту песню русским гостям, следя за их выражением лица, он был искренно удовлетворён, если и на них она производила впечатление.

В сезоне 1923/24 года по желанию уставшего от концертов Сергея Васильевича количество их было сокращено. Он выступал всего тридцать пять раз, с 13 ноября по 10 марта.

В этом сезоне он впервые был приглашён играть (10 марта 1924 года) в Белом доме у президента США. Подобные приглашения были также 16 января 1925 года и 30 марта 1927 года.

Выходы Сергея Васильевича на эстраду, достоинство его и манеры, как выражаются американцы — personality, отмечались неоднократно и печатью, и публикой. Да и играя, Сергея Васильевич строго следил за собой, не позволяя себе лишних жестов. Он поражал всех сдержанностью движений во время исполнения, не показывал, как чаще и чаще приходится видеть теперь на эстраде, своих «переживаний» ни лицом, ни телом, ни руками, так как считал этот недостойный эффект дешёвкой.

Надо сказать здесь, что многие замечания о его старомодном облике, о его одежде и выходе на эстраду более чем странны. Исключительно скромный в привычках, редко тративший на себя деньги, Сергей Васильевич позволял себе одну роскошь: он одевался всегда у лучшего портного Англии. Он, смеясь, рассказывал со слов своего английского менеджера историю, как после его концерта один из слушателей, встретив этого менеджера, обратился к нему с вопросом не об игре Сергея Васильевича, не об исполнении какого-нибудь произведения, а о том, у какого портного так поразительно хорошо одевается Рахманинов. Посетитель был очень доволен, узнав, что портной английский. Музыка Сергея Васильевича произвела на него меньше впечатления, чем костюм.

Отличительными чертами характера Сергея Васильевича были простота, естественность и искренность. Он не выносил лести, позёрства, фальши. Его чуткое ухо немедленно улавливало последнее. Вспоминается в связи с этим его рассказ в конце двадцатых или начале тридцатых годов о встрече в Европе с двумя-тремя молодыми людьми, почти мальчиками, только что приехавшими из России. Они готовились к музыкальной карьере. Его поразила и обрадовала их простота и искренность, их серьёзное отношение к жизни, их горячая любовь и преданность России. Эти юноши совсем необыкновенные, что-то новое есть в этом поколении, что-то очень хорошее, говорил Сергей Васильевич.

Сергей Васильевич, вообще много читавший, с большим вниманием следил за новой русской литературой в России и за границей. Но новые писатели редко его удовлетворяли. Их произведения, за небольшим исключением, скорее раздражали Сергея Васильевича. Он считал их ходульными, выдуманными, неискренними. Зато какую радость вызывали в нём книги авторов (Огнева, Булгакова, Леонова, Романова, Зощенко), у которых он чувствовал талант. Всё же он и ими не всегда был удовлетворён. Мемуарная и историческая литература, появившаяся в большом количестве за последние годы, доставляла ему громадное наслаждение (жизнь Суворова, Скобелева, «Военные записки» Дениса Давыдова, книги Тарле и т. д.). Он зачитывался ими с увлечением. У него была большая библиотека. Каждую осень он привозил с собой из Европы наиболее понравившиеся ему прочитанные за лето книги. Давая их близким и друзьям, он делился с ними впечатлениями о прочитанном. Последние годы он увлекался также чтением речей знаменитых русских адвокатов и судебных деятелей, восторгаясь красотой их языка. Читал он много книг по истории.

Зная английский, французский и немецкий языки, Сергей Васильевич очень редко, вернее, только в исключительных случаях, читал книги на иностранном языке (например, произведения Фёдоровой «Семья», «Дети» и некоторые книги американских журналистов о России и о европейских делах).

Много хороших и интересных книг можно было достать случайно у букинистов в известных районах Нью-Йорка. Но ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем воспоминания или очерки о любимом им А. П. Чехове. Лицо его озарялось радостной улыбкой, если, выходя после занятий в кабинет, он находил у себя на столе вновь приобретённую книгу о Чехове. В связи с этим преклонением перед Чеховым, произведения которого он так хорошо знал и постоянно перечитывал, можно указать ещё, что Сергей Васильевич, узнав из газет летом 1940 не то 1941 года о предстоящей лекции доктора И. Н. Альтшулера об А. П. Чехове, несмотря на жару и на то, что жил на даче, далеко от Нью-Йорка, поехал специально в Нью-Йорк, чтобы услышать о Чехове, повидаться и поговорить с человеком, так близко и хорошо знавшим Чехова (И. Н. Альтшулер — врач, лечивший много лет А. П. Чехова и Л. Н. Толстого).

Начиная с 1924 и до 1939 года Рахманиновы ежегодно проводили лето в Европе, возвращаясь осенью в Нью-Йорк. Лето 1924 года они жили опять около Дрездена, на той же самой даче на Эмзер Аллее, как и в 1922 году. К большой радости Сергея Васильевича и всей его семьи, ему удалось выписать к себе на несколько недель из Москвы горячо любимую всеми Машу. Мария Александровна Иванова, по мужу Шаталина, была наиболее преданным Сергею Васильевичу человеком среди всех оставшихся в России друзей и знакомых, а может быть, и вообще из всех людей, знавших и любивших Сергея Васильевича и его семью. Приехав со своей матерью ещё ребёнком в семью Сатиных в Ивановку, она прожила много лет у последних, служа у них горничной. После замужества Наталии Александровны она перешла на службу к Рахманиновым. Способная и умная Маша (многие знали её под именем Марины) много читала, была очень любознательна, понимала немного французский и немецкий языки, посещала концерты, театры, знала хорошо имена и произведения лучших композиторов, любила их, но выше всех на свете вообще ставила Сергея Васильевича. Преданности и любви её здесь не было границ, и началась она ещё в те далёкие годы, когда Сергей Васильевич был мало кому известным учеником консерватории. Вместе с молодыми Сатиными она поддерживала его в трудные минуты жизни, помогала всем, чем могла, радовалась его успехам и достижениям, и, не преувеличивая, можно сказать, что, вероятно, не задумываясь, отдала бы за него, Наталию Александровну и за их детей жизнь, если бы это понадобилось. Уехав из России, Рахманиновы постоянно чувствовали её отсутствие, и, зная о том, как ей трудно доставать еду и как она ограничена в средствах, они умоляли её, при всякой удобной оказии, и письмами, и устно через знакомых, чтобы их вещи, оставшиеся в Москве, она обменивала на пищевые продукты или продавала. Маша же, как цербер, хранила их, заставив сундуками Рахманиновых всю свою комнату, считая, что всё, что принадлежит Сергею Васильевичу, — священно.

И вот после семилетней разлуки им удалось, наконец, её увидеть. Бурной радости по приезде Маши в Дрезден не было границ; она и плакала и смеялась, и долго не могла успокоиться. Маша умерла от рака в 1925 году в Москве.

В конце 1924 года старшая дочь Рахманиновых вышла замуж за князя П. Г. Волконского, и Сергей Васильевич с женой вернулись в Америку только в сопровождении младшей дочери.

Концертный сезон 1924/25 года начался в Англии, где Сергей Васильевич со 2 по 18 октября дал восемь концертов, возобновился в Америке 12 ноября и окончился 18 апреля. За этот срок Рахманинов выступил шестьдесят один раз.

Как было указано выше, начиная с лета 1924 года Рахманиновы ежегодно уезжали в Европу. Прервались эти поездки только в 1940 году из-за войны. Пересекая дважды в год Атлантический океан, Сергей Васильевич с женой выбирали по возможности самые быстроходные пароходы. Ехали они с наиболее возможным в те довоенные времена комфортом, не жалея на это денег. И здесь, в каюте, Сергея Васильевича ждало прикреплённое к полу и привязанное к стене верёвками пианино, доставленное фирмой Стейнвей. Несмотря на роскошь и удобства, ни Сергей Васильевич, ни Наталья Александровна не любили этих переездов. Хотя они не страдали от морской болезни, но тяготились качкой и жизнью на пароходе. Жили они в этих кабинах, представлявших из себя скорее небольшую квартиру со спальней, столовой и гостиной, совершенно обособленно, выходя на палубу только раза три в день для прогулок и выбирая для этого самое тихое время, когда большинство пассажиров или ещё спали, или ели, или переодевались к обеду. Рахманиновы ели всегда в своей кабине и никогда не ходили в столовую, так как Сергей Васильевич тяготился своей популярностью и неизбежным вниманием, которое вызывало его появление в публике. Во время переездов, кроме прогулок, занятий и чтения, Сергей Васильевич любил раскладывать пасьянсы.

Перевозил он всегда с собой и любимый свой автомобиль, так как только летом он мог им пользоваться по-настоящему. В Америку же автомобиль возвращался для проверки и для недалёких поездок Сергея Васильевича по окрестностям Нью-Йорка во время немногих дней, свободных от концертов. Пользовался он им всё же преимущественно осенью до выступлений или весной по окончании концертов.

Лето 1925 года Сергей Васильевич провёл с семьёй во Франции на даче в Корбевиле *. [На этой даче Сергей Васильевич позировал К. А. Сомову, который писал его портрет. Это лето Сергей Васильевич особенно сильно страдал от боли в виске (болезнь описана выше), и глаз его сильно припух. Портрет Сергея Васильевича на фоне цветущих деревьев куплен фирмой Стейнвей и находится в их помещении на 57-й улице в Нью-Йорке.] Смерть в августе 1925 года искренне любимого им зятя глубоко потрясла его. Он вернулся в Нью-Йорк грустный и подавленный. Все его мысли были с оставшимися в Париже дочерьми и с родившейся только что внучкой. С этой зимы Наталия Александровна начала ездить с ним в турне, что очень помогало ему.

Продав весной 1925 года свой дом, они поселились в небольшой квартире на 505 Вест-Энд Авеню, в которой и прожили около восемнадцати лет, до самой смерти Сергея Васильевича.

Сезон 1925/26 года был очень короткий, Сергей Васильевич играл только двадцать два раза — с 29 октября по 11 декабря. После этого он не выступал целый год, с января 1926 года по январь 1927 года.

Перерыв в концертах, потребованный Сергеем Васильевичем, был использован на то, чтобы заняться композицией.

Ему, по-видимому, неудержимо захотелось вернуться к творчеству. В результате долгого перерыва в этой области работа шла не быстро. Всё же он написал за год Четвёртый концерт op. 40 и «Три русские песни» для хора и оркестра op. 41. Концерт был исполнен автором под управлением Стоковского 18 и 19 марта 1927 года в Филадельфии и 22 марта в Нью-Йорке. В этих же концертах Стоковский исполнил «Три русские песни». Одну из песен — «Ах ты, Ванька» — Сергей Васильевич слышал от Ф. И. Шаляпина, который не раз пел её Сергею Васильевичу при встрече с ним, другую песню — «Через речку, речку быстру» — Сергей Васильевич давно знал, увидев её в каком-то сборнике. Третья песня — «Белилицы, румяницы вы мои» — привлекла внимание Сергея Васильевича, когда он услышал её в исполнении Н. Плевицкой. Плевицкая, приехавшая в Америку в 1926 году, не раз бывала у Рахманиновых в доме. Она всякий раз много и охотно пела Сергею Васильевичу, который ей аккомпанировал. Больше всех её песен Сергею Васильевичу нравились «Белилицы». Он находил эту песнь такой оригинальной, а исполнение таким хорошим, что специально написал к ней аккомпанемент и попросил компанию «Виктор» сделать пластинку этой песни, согласившись даже сам выступить в роли аккомпаниатора Плевицкой. Эта замечательная пластинка не была оценена мало понимающими музыку руководителями компании «Виктор». Они не захотели печатать её, говоря, что никто не станет покупать пластинку с песней на непонятном русском языке. Пробные пластинки были даны только Сергею Васильевичу и самой Плевицкой.

Лето 1926 года Рахманиновы провели под Дрезденом на даче Suchaistraße, вблизи от известного немецкого курорта Weißer Hirsch, и опять ежедневно виделись с Сатиными. Конец лета Рахманиновы провели в Каннах.

Возобновив в январе 1927 года свои выступления, Сергей Васильевич дал тридцать четыре концерта. По окончании сезона, 4 апреля, Сергей Васильевич скоро уехал в Европу и поселился на даче где-то под Дрезденом.

Осенью 1927 года Сергей Васильевич сделал опять перерыв в концертах и не выступал до 15 января 1928 года. Он играл в Америке с 15 января до 22 апреля в тридцати одном recitals и дал 19 мая ещё recital в Лондоне.

Весь сбор от концерта 22 апреля в Нью-Йорке (4635 долл.) он пожертвовал на благотворительные цели.

Лето 1928 года Рахманиновы провели во Франции, сняв дачу в Villers sur Mer, в четырёх-пяти часах езды от Парижа. Там их часто посещали Н. К. Метнер с женой, В. А. Маклаков, Ю. Э. и Л. Э. Конюсы и другие русские друзья.

Осенью 1928 года Сергей Васильевич вместо Америки выступал в Европе. После десятилетнего перерыва он опять появляется на эстрадах скандинавских, а затем других европейских городов, где не играл с 1911-1912 годов и даже раньше: Гаага, Амстердам, Роттердам, Берлин (три концерта), Гамбург, Кёльн, Франкфурт, Ганновер, Дрезден, Бреслау, Милан, Вена, Будапешт и 2 декабря 1928 года Париж. В Европе он дал всего двадцать шесть концертов. В странах Европы ему пришлось завоёвывать признание публики, так как хотя его имя было известно, но новое поколение слушателей его ещё никогда не слышало. Концерты эти были очень успешны, лучше сказать, были триумфальным шествием артиста по всей Европе, и концертное бюро поспешило заключить с его представителями новые контракты на следующий год.

Приехав в Америку, Сергей Васильевич даёт с 13 января по 7 апреля 1929 года тридцать один recitals.

Рахманиновы решили лето 1929 года провести во Франции, сняв дачу в имении Клерфонтен, в тридцати пяти милях от Парижа, около летней резиденции французских президентов — Рамбуйе.

Большой, поместительный дом, пруды с квакающими лягушками, соловьи, глушь, аромат полей и лесов, цветущие липы — всё это как-то напоминало Сергею Васильевичу Россию и даже любимую им Ивановку. Гуляя по окрестностям, он с наслаждением вдыхал в себя воздух, часто находя, что «пахнет дымком» от костра (одни из любимых запахов Сергея Васильевича).

Близость Парижа позволяла многочисленной русской молодёжи часто навещать Рахманиновых по воскресеньям. Тяжело работая всю неделю шофёрами, малярами, в швейных мастерских и пр., молодёжь приезжала отдохнуть и повеселиться в гостеприимном доме Рахманиновых. Частыми гостями были сыновья Ф. И. Шаляпина, которые являлись всегда зачинщиками различных представлений, шарад, хорового пения, тенниса и прочих развлечений.

Лето 1929 года и следующее в 1930 году молодёжь увлекалась постановкой кинематографического фильма. В этом принимали участие и представители старшего поколения, гостившие у Рахманиновых, К. А. Сомов и мать Наталии Александровны — В. А. Сатина. Снимала фильм Наталия Александровна. Сергей Васильевич с удовольствием смотрел на всё это оживление. Особенно много готовились «артисты» к празднованию дня именин хозяйки — 26 августа старого стиля. К этому дню и без того радушные хозяева готовили бесконечное количество яств своим преимущественно молодым гостям, от души веселившимся и веселившим других.

Проведя лето 1929 года в Клерфонтене, осенью Сергей Васильевич выступает с 19 октября до 19 декабря в семи европейских странах, дав тридцать концертов (восемь — в Германии, тринадцать — в Англии, пять — в Голландии и по одному в Будапеште, Париже, Цюрихе и Вене); из этих тридцати в пяти концертах он играл под управлением Бруно Вальтера, А. Коутса и В. Менгельберга свои Второй и Четвёртый концерты, внеся значительное количество поправок в Четвёртый концерт, особенно в последнюю его часть. Во вторую половину сезона, с 21 января по 5 апреля 1930 года, Сергей Васильевич даёт двадцать четыре recitals в Америке.

Проводя лето 1930 года опять в полюбившемся ему Клерфонтене, Сергей Васильевич с наслаждением уединился от шума и суеты, всюду сопровождавших его во время сезона и в Америке, и в Европе. Только тут, в сельской тишине, мог он отдохнуть от своей славы, которая гремела повсюду, от мало интересующих его посетителей, зря отнимающих у него время, от фотографов, осаждающих его, где бы он ни появлялся, от вечных преследований журналистов и журналисток, просящих его об интервью. Впрочем, и тут, как и в Америке, за ним следовали письма с просьбой ответить в нескольких словах, что он думает о том или другом предмете или событии, политическом или общественном. Только изредка вопросы эти касались непосредственно его профессии, интересующей его и близкой ему музыки, — тогда он отвечал. Так, например, он дал исчерпывающий ответ на письмо с вопросом о современной музыке, обращённое к нему издателем «Musical Courier» (письмо это напечатано после смерти Сергея Васильевича в номере, вышедшем 5 апреля 1943 года).

Живя столько лет в Америке, Сергей Васильевич знал, что ему неизбежно дважды в год, по приезде в Америку и при отъезде в Европу, приходится сниматься на пароходе. Этому он как-то подчинился, понимая, что от армии вооружённых камерами людей не избавиться никакими средствами. (Эти настойчивые и предприимчивые люди не останавливались ни перед чем.) Он старался только избегать лишних снимков в течение сезона, так как эта процедура ему сильно надоедала.

Для иллюстрации действий назойливых фотографов стоит рассказать об инциденте, происшедшем с ним в тридцатых годах в Миннеаполисе. Наталия Александровна и Сергей Васильевич во избежание интервьюеров и фотографов, которые часто часами караулили его выход из гостиниц или вагона, обычно ели у себя в номере. Прибыв как-то рано утром в Миннеаполис и благополучно избежав фотографов при выходе из вагона, они решили, приехав в отель, что в такой ранний час все фотографы спят и что никто к ним приставать не будет, а потому прошли, вопреки обычаю, прямо в столовую, чтобы выпить кофе. Но не тут-то было. Через несколько минут неизвестно откуда взявшийся фотограф уже наводил на них аппарат. Уставший от тряски в вагоне, Сергей Васильевич рассердился на то, что ему не дают даже спокойно поесть, просил фотографа оставить его в покое, говоря, что он не давал никому разрешения на то, чтобы его снимали. Протест этот не произвёл никакого впечатления, и возмущённому поведением фотографа Сергею Васильевичу оставалось только закрыть лицо обеими руками. В тот же день в местной газете появился снимок: обеденный стол, приборы, Наталия Александровна и Сергей Васильевич; лицо последнего было действительно совершенно закрыто его большими прекрасными руками, но внизу стояла надпись: «руки, которые стоят миллионы». Publicity, по выражению американцев, для Сергея Васильевича было великолепное; редактор газеты, местный менеджер были очень довольны; фотограф, вероятно, получил двойную плату. Сам Сергей Васильевич потом смеялся над этим инцидентом и не мог не признаться, что фотограф умно вышел из трудного положения.

Его, вероятно, много раз снимали без разрешения и без его ведома во время игры. Делали это и оркестровые музыканты, и лица из публики. Но однажды в Майами снимавший его неосторожно встал против него за кулисами, и вспышки магния привлекли внимание игравшего артиста. Он не мог перенести такого неуважения к искусству, кроме того, ему это мешало играть. Кончив номер, он ушёл с эстрады, заявив менеджеру, что не выйдет в зал, пока не удалят этого нахала. Его удалили, но Наталия Александровна, с волнением следившая из зала за всем этим инцидентом, уверяла потом, что вспышки магния продолжались из другого угла. Такое нежелание Сергея Васильевича позировать и его нелюбовь к гласности всегда удивляли американцев, которые очень любят и ценят рекламу.

Другая история случилась в Англии. Сходя с парохода, Сергей Васильевич увидел большую группу фотографов. Подчиняясь неизбежному, Сергей Васильевич со вздохом шёл к ним, как на заклание. Каково же было его изумление, когда все фотографы вдруг кинулись бежать от него в другую сторону. Оказалось, что среди пассажиров были какой-то известный боксёр и кинематографическая звезда, которые для печати, конечно, представляли гораздо больший интерес, чем артист-композитор. Юмор, с которым Сергей Васильевич рассказывал об этом, был изумительный, смеху его не было конца.

Лица, говорящие, что Сергей Васильевич никогда не смеётся, многое потеряли, не слыхав этого рассказа от самого Сергея Васильевича.

Всегда сердило Сергея Васильевича, когда фотографирующие пробовали заставить его позировать. На это он никогда не соглашался, и, если фотограф продолжал настаивать, чтобы Сергей Васильевич изменил позу или выражение лица, он грозил, что уйдёт, не снявшись. Это он иногда и приводил в исполнение.

В конце двадцатых годов двое знакомых Сергея Васильевича начали усиленно просить его, чтобы он разрешил им написать его биографию и снабдил их необходимыми для этого сведениями. Один из них, англичанин, мистер Р. Холт, жил в Лондоне, другой, г. Оскар фон Риземан, русский немец, — в Швейцарии. Просьбы их были настолько настойчивыми, что Сергей Васильевич наконец согласился им помочь. Не имея ни времени, ни охоты, ни даже возможности сделать это лично, так как Сергей Васильевич плохо помнил, когда происходило то или иное событие его жизни, он обратился за помощью к пишущей эти сроки.

Хотя и с большим трудом, но удалось путём сопоставлений разных событий моей личной жизни, тесно связанной с семьёй Рахманиновых, восстановить в хронологическом порядке все этапы жизни Сергея Васильевича в России. Руководящей нитью для восстановления прошлого служил список его сочинений, так как никакого другого материала под руками не было, всё осталось в России. Много при этом помогла переписка с матерью и братом Наталии Александровны, жившими в Германии. Варваре Аркадьевне удалось получить из России снимки матери Сергея Васильевича, его брата, любимой бабушки — С. А. Бутаковой и деда — Бутакова.

Всё написанное относительно жизни Сергея Васильевича в России, после тщательной и долгой проверки, было пропущено через строгую цензуру Сергея Васильевича и послано на английском языке мистеру Р. Холту в Лондон и О. Риземану на русском языке в Швейцарию. К манускрипту были приложены кое-какие снимки, в том числе снимки из альбома с видами Ивановки.

Мистер Р. Холт биографии так и не написал. Риземан же, ознакомившись с присланным материалом, попросил у Сергея Васильевича разрешения приехать летом 1930 года в Клерфонтен, здесь он провёл с Сергеем Васильевичем несколько дней.

Риземан, живший много лет в Москве, свободно говорил по-русски и знал лично Сергея Васильевича ещё в России. Он был когда-то музыкальным рецензентом издававшейся в Москве немецкой газеты. В результате его визита в Клерфонтен появилась книга «Rachmaninoff’s Recollections», напечатанная в Лондоне в 1934 году.

Для восстановления истины здесь уместно привести кое-какие подробности о том, как была написана эта книга. Она была напечатана в Англии, на английском языке, и появление её немало смутило Сергея Васильевича. Смущало его, или, вернее, возмущало заглавие книги, из которого, без всякого разрешения с его стороны, выходило, что он сам как бы является её автором, рассказавшим Риземану о себе. С этим он бы, вероятно, примирился, если бы книга не была полна страниц, в которых слова, якобы сказанные Сергеем Васильевичем о себе, не были поставлены в кавычках.

В действительности же Риземан, гуляя с Сергеем Васильевичем по лесам Клерфонтена, не имел даже карандаша в руках. Он, конечно, не мог запомнить дословно слышанное. Во всяком случае, почти всё приведённое в кавычках не соответствует ни духу, ни манере выражаться, ни скромности Рахманинова. В особенности, по мнению Сергея Васильевича и его близких, была недопустима одна из глав, где на протяжении нескольких страниц «Сергей Васильевич» бессовестно хвалил себя. С содержанием книги Сергей Васильевич познакомился, когда она была ещё в наборе, так как Риземан всё-таки счёл нужным прислать ему вторую корректуру.

Объясняясь с Риземаном по поводу всей этой истории, менеджер Сергея Васильевича, по просьбе последнего, резонно указывал Риземану на то, что если изменить заглавие и снять с него имя Рахманинова, то автор, Риземан, может писать, что ему угодно, но, если рассказ в книге ведётся якобы от имени Рахманинова, последний не может допустить многого из написанного и будет протестовать против такого бесцеремонного обращения с его именем в печати. Риземан в отчаянии уверял, что издатель ни за что не согласится изменить заглавие, что эта «блестящая» мысль принадлежит издателю, что книга, на которую он, Риземан, потратил столько времени и денег, заплатив переводчику, в случае изменения не будет напечатана совсем и т. д. В общем, все эти разговоры и протесты Сергея Васильевича привели только к тому, что у Риземана сделался сильнейший припадок грудной жабы.

Боясь, что Риземан умрёт от волнений, и зная, что он очень ограничен в средствах и рассчитывал на книгу как на источник дохода, Сергей Васильевич за собственный счёт произвёл все изменения и сокращения в книге, так как издатель отказывался сделать это после второй корректуры. Стоило это удовольствие Сергею Васильевичу несколько сот долларов, но, даже выкинув целую главу и изменив многие фразы, Сергей Васильевич не переставал возмущаться книгой. Она казалась ему неприемлемой. Он был недоволен потому, что ожидал другого от Риземана. Он рассчитывал, что Риземан как профессионал, как критик обратит всё внимание на композитора и деятельность артиста, а не на Рахманинова-человека и что он не ограничится простым описанием жизни ещё здравствующего художника.

Встреча Сергея Васильевича с Риземаном в Клерфонтене повела ещё к одному событию, изменившему уклад жизни Сергея Васильевича и его семьи. Уезжая из Клерфонтена, Риземан уговорил Сергея Васильевича и Наталию Александровну приехать к нему в Швейцарию. Уже много лет Сергей Васильевич мечтал о покупке небольшого имения. Он тяготился тем, что у него нет собственного угла; он устал от бродячей жизни; ему хотелось осесть на землю и забыть о всех этих дачах и ежегодных переездах с места на место. Но он всё не мог сделать выбор, в какой стране ему поселиться, что считать своим домом. Одно время он думал о Германии, но Наталия Александрову, никогда не любившая немцев, умоляла его не покупать ничего в Германии. Чехословакия, о которой говорили некоторые знакомые, казалась слишком далёкой. Семья склоняла его остановиться на Франции, но Сергей Васильевич как-то не доверял её порядкам, и проекты о покупке участка один за другим откладывались в сторону. Но когда он попал в Швейцарию, ему так понравилось одно место, что неожиданно для себя и семьи он сразу купил там участок земли. Участок этот находился недалеко от Люцерна, на берегу Фирвальдштетского озера. Покупка эта не встретила сочувствия в семье. И жене и дочерям казалось, что это слишком далеко от всех друзей во Франции. Наталия Александровна, выросшая в степной полосе России, любила приволье, открытое место; мысль, что придётся жить в горах, тяготила её. Тем не менее, пришлось примириться с совершившимся фактом. Купленный участок являлся, собственно говоря, большой скалой, величиной около двух с половиной гектаров. Сергей Васильевич знал, что придётся истратить много денег, чтобы привести участок в порядок. Прежде всего надо было выровнять его для постройки дома, для разведения сада, а это можно было сделать, только взорвав часть скалы. На всё это Сергей Васильевич шёл с охотой и увлечением и не жалел денег. Дав с 25 октября по 10 декабря 1930 года двадцать два концерта в Европе (Скандинавия, Голландия, Англия, Франция, Бельгия, Германия, Австрия, Чехословакия), он с 23 января по 27 марта 1931 года выступил в двадцати четырёх концертах в Америке. Во время сезона он деятельно переписывался с архитекторами, банком, адвокатом, следившими за делами по новому имению в Швейцарии, утверждал планы, изучал проекты и т. д.

Согласно принятому решению, следовало прежде всего снести трёхэтажный старый дом, принадлежащий купленному участку, и приняться за постройку нового дома. Место для дома находилось около обрыва над озером, и для фундамента его надо было взорвать часть скалы. Одновременно рабочие должны были с помощью взрывов приготовить участок для будущего большого луга перед домом и для сада.

Сергею Васильевичу очень хотелось переехать в Швейцарию немедленно по окончании сезона, чтобы следить за работой, но ему негде было там жить, и поэтому пришлось опять поселиться на лето в Клерфонтене.

Зная, что постройка большого дома и приведение участка в порядок возьмут не менее двух-трёх лет, Сергей Васильевич решил безотлагательно приступить к постройке флигеля при гараже и поселиться в нём, как только он будет выстроен. В то же лето, к началу августа 1931 года, флигель был готов, и Сергей Васильевич с женой поспешили в Швейцарию, где прожили около двух недель. Им нельзя было оставаться там дольше, так как приближался концертный сезон и надо было готовиться к отъезду в Америку.

Концертный сезон 1931/32 года Сергей Васильевич провёл большей частью в Америке. В этот сезон Сергей Васильевич 7 ноября 1931 года играл в Нью-Йорке впервые своё новое сочинение для фортепиано — Вариации на тему Корелли op. 42. Несмотря на явный успех и на хорошие отзывы в печати, произведение это с тех пор, насколько помнится, никогда больше пианистами не исполнялось.

И. Яссер в статье от 10 ноября 1931 года в газете «Новое русское слово» предсказывал, что сочинение это «бесспорно займёт одно из величайших мест в фортепианной и вариационной литературе» и, «конечно, будет заигрываться пианистами всего мира, что называется, до потери сознания».

Дав в Америке с 12 октября по 8 февраля двадцать семь концертов (один из концертов происходил в Школе Джульярда, Нью-Йорк), он уехал в Европу, где играл 16 марта в Париже. Весь сбор (50000 франков) с последнего recital он отдал русским безработным Парижа. В сезоне 1931/32 года Сергей Васильевич, выступая в семи симфонических концертах, опять играл только свои Второй и Третий концерты под управлением Соколова (в Кливленде), Орманди (в Миннеаполисе), Стока (в Чикаго) и Г. Вуда (в Лондоне).

Дождавшись с нетерпением окончания сезона, Сергей Васильевич с женой поспешили в Швейцарию, чтобы иметь возможность лично следить за кипевшей в имении работой. Имение это Рахманиновы назвали «Сенар», взяв первые слоги от своих имён (Сергей и Наталия) и прибавив начальную букву фамилии (Рахманинов). Поселились они в своём новом флигеле.

С шести часов утра начинались грохот, шум и суета. Вслед за каждым новым взрывом происходила уборка камней. И фундамент для дома, и площадь для луга очищались от них. Надо было засыпать землёй образовавшиеся от взрывов воронки. В этих ямах развелись лягушки, всюду валялся мусор, строительный материал. Когда площадь была очищена и выровнена, начали привозить хорошую землю для посадок и для посева травы. Наталия Александровна постоянно дразнила Сергея Васильевича, говоря, что он собирается из Швейцарии сделать Ивановку, приготовляя такое ровное, плоское место для луга и сада. От всей этой работы, грязи, непрекращающихся дождей и суеты Наталия Александровна была в отчаянии, Сергей Васильевич же — в восторге. Он с трудом заставлял себя идти заниматься и радовался той спешке, которая царила кругом. К концу лета участок сделался неузнаваемым. Надо отдать справедливость Сергею Васильевичу, когда через год или два дом был выстроен, сад посажен и луг засеян, имение это сделалось одним из самых красивых мест в Швейцарии. Пароходы, на которых совершались экскурсии из Люцерна по озеру, делали специальный крюк, чтобы показать экскурсантам с озера вид Сенара с его деревьями, розами и необычайным домом. Перед громадными воротами имения постоянно останавливались пешеходы, чтобы полюбоваться на розы в саду. Рахманиновы, оба большие любители цветов, великолепно распланировали сад, посадив более тысячи разновидностей роз, много других цветов и цветущих кустарников, различные деревья. Любимыми деревьями, которые Сергей Васильевич посадил около дома, были три берёзы. Они не особенно хорошо принялись и причиняли ему много хлопот и волнений. Сравнительно небольшой участок был отведён в конце сада для фруктовых деревьев, земляники, малины и смородины. Первые два года Сергей Васильевич просил всех, кому не лень, очищать луг от осколков скалы и камней и сам принимал участие в этой работе. Делал он это очень методично. Когда же посеянная трава принялась расти, его постоянным занятием было очищение луга от сорных трав. Он вырывал ненавистный ему сор, а во время редкой засухи поливал свой зелёный луг и с интересом и завистью следил за садовником, косящим электрической косилкой быстро растущую траву. Сам он не мог этого делать из-за боязни повредить руки. Цветы, по уговору с садовником из Люцерна, постоянно заменявшиеся новыми, вьющиеся розы, обсаженные вокруг пергола, — всё это благоухало и вместе с чистым горным воздухом Швейцарии действительно производило впечатление на окрестных жителей, экскурсантов и на изредка приезжающих к Рахманиновым гостей и музыкантов.

Кроме постройки дома и разведения сада, Сергею Васильевичу пришлось много повозиться с осыпающимся берегом над озером. В конце концов он выложил большими камнями всю прибрежную полосу обрыва, чтобы остановить оползни. Место это в шутку было прозвано Гибралтаром.

Много удовольствия получил Сергей Васильевич, когда выстроил пристань и купил себе в 1932 году моторную лодку. Часто он уезжал очень надолго, катаясь по громадному озеру и проводя часами время на солнце и свежем воздухе. Благодаря лодке сообщение с Люцерном брало только пятнадцать минут времени. Катаясь на лодке, Сергей Васильевич не упускал случая, чтобы состязаться в быстроте с пароходами, возившими по озеру экскурсии. Он искренно огорчался, когда ему не удавалось их перегнать.

Выстроенный в стиле модерн, дом являлся последним словом комфорта. Плоские крыши были устроены на верхнем этаже для солнечных ванн. Отапливался дом маслом, автоматически. Имелся даже лифт; ванная при каждой спальне, замечательная кухня, прачечная, комната, чтобы сушить бельё, и т. д. Но самой лучшей комнатой была студия Сергея Васильевича. С громадными окнами, вся залитая солнцем, она была так расположена, что вид из неё открывался на озеро, на Монте Пилатус и снеговые горы. Не удивительно поэтому, что, когда через четыре года всё было выстроено, куплено и налажено, Сергей Васильевич почувствовал большое удовлетворение и, полюбив свой чудный Сенар, отказывался ехать куда бы то ни было на курорты, на море, в санатории и прочие места. Он чувствовал там себя дома. Каждое утро до кофе он обегал весь сад, следил за ростом посадок, за распускающимися один за другим цветущими кустарниками и с восторгом вдыхал воздух. Ему всё нравилось в Сенаре, даже климат находил в нём защитника, несмотря на то что, по Бедекеру, окрестности Люцерна считались одним из самых дождливых мест в Европе. Для устранения этого «осложнения» Сергей Васильевич купил большое количество гравия, и утрамбованные дорожки в саду были густо им посыпаны, так что после дождя в дом не заносилась никакая грязь.

Из гостей, посетивших Рахманиновых в их новом имении, можно назвать дирижёров В. Менгельберга, А. Тосканини, затем В. Горовица с женой, В. А. Маклакова, В. Верхоланцева, Эмилия Метнера. Ежегодно Сергей Васильевич выписывал в Сенар и брата Наталии Александровны, жившего в Дрездене.

Даже расстояние от Сенара до Парижа оказалось не таким большим, как представлялось вначале. Переезд из Парижа в Сенар (или в обратном направлении) совершался всегда на автомобиле и являлся, собственно говоря, большим удовольствием для путешественников. Правил всю дорогу сам Сергей Васильевич. Выезжали утром рано, часов в шесть, и приезжали на место около пяти вечера, делая короткие остановки, чтобы выпить кофе и съесть сандвичи. Ездили таким же образом в Дрезден, в Байрейт на представление, в Италию. Всё налаживание жизни, конечно, потребовало около четырёх лет, но по окончании этой подготовительной работы Рахманинов действительно, впервые со времени отъезда из России, почувствовал, что у него есть дом, что он может, как он мечтал, осесть на месте.

В сезоне 1932/33 года число концертов было значительно больше. Происшедшая финансовая депрессия в Америке, от которой сильно пострадал и Сергей Васильевич, и расходы по имению, на которое потребовалось гораздо больше денег, чем это казалось по предварительному расчёту, привели к тому, что Сергей Васильевич подписал контракт на пятьдесят концертов в Америке и на четыре весной в Европе. Шесть симфонических концертов в Америке шли под управлением И. Добровейна (два в Нью-Йорке и один в Филадельфии), В. Гольшмана (два в Сент-Луисе) и В. Дамроша (в Нью-Йорке). Последний концерт был устроен в громадном Madison Square Garden в пользу безработных музыкантов Америки. Кроме Сергея Васильевича и Дамроша, в нём участвовал Ф. Крейслер. Весь сбор был передан специальному комитету, ведающему этой помощью. Из четырёх концертов, данных в Европе, один прошёл в Риме, где Сергей Васильевич под управлением Б. Молинари играл 24 апреля свой Третий концерт, и три других (recitals) — в Лондоне (29 апреля), Брюсселе (3 мая) и Париже (5 мая). Сборы с двух последних концертов Сергей Васильевич отдал в пользу русских студентов в Бельгии и различных русских благотворительных учреждений Парижа.

Этот сезон 1932/33 года знаменовался чествованием Рахманинова в Нью-Йорке и Париже. Инициаторами чествования в Нью-Йорке были И. И. Остромысленский и Е. И. Сомов. Русская колония с радостью откликнулась на их призыв отметить две даты в жизни и деятельности Рахманинова и отпраздновать одновременно сорокалетие его артистической деятельности и шестидесятилетие со дня его рождения. Зная хорошо, что Сергей Васильевич всегда отмахивался от всяких торжеств в его честь, и боясь, что он и на этот раз будет протестовать, инициаторы решили скрыть это от Сергея Васильевича и приготовить всё втихомолку. Разноликая русская колония объединилась на этот раз в горячем желании хоть как-нибудь выразить свою любовь и уважение к большому русскому соотечественнику.

После успешной подготовительной работы местная русская газета «Новое русское слово» посвятила 18 декабря 1932 года весь номер Сергею Васильевичу Рахманинову. В нём были напечатаны приветствия от русских организаций, от отдельных лиц, снимки и специальные статьи, посвящённые Сергею Васильевичу.

Русская национальная лига, Русский академический союз, Фонд помощи писателям, А. И. Зилоти, А. К. Глазунов, Е. Я. Белоусов, К. Н. Шведов, Е. Е. Плотников, П. С. Любошиц, Эм. Бай, А. Иванов, Андерсон, М. М. Фивейский, Козлов и другие прислали приветствия. Статьи были написаны Шехонским (Сомовым) — «Биографические данные», А. П. Аслановым — «Рахманинов-дирижёр», Алексеевым — «Творчество Рахманинова», В. Н. Дроздовым — «Вместо приветствия», Ф. И. Шаляпиным — «О Рахманинове», Поплавским — «Сергей Рахманинов», М. Е. Букиником — «Молодой Рахманинов», Назаровым — «С. В. Рахманинов», И. И. Остромысленским — «Мелочи, впечатления, воспоминания», М. М. и В. П. Фокиными — «Велика наша земля и обильна».

Сергей Васильевич, от которого действительно удалось скрыть все необходимые переговоры и приготовления, был глубоко тронут таким вниманием. Инициаторам чествования хотелось сделать всё это в большом масштабе, не ограничиваясь только русской средой, и выразить свои чувства Рахманинову публично на одном из его концертов в Нью-Йорке.

К большому огорчению и удивлению, они встретили сильное препятствие в американской среде, вернее, со стороны лиц, заведующих концертной деятельностью Сергея Васильевича. Не стоит приводить здесь их доводы и возражения, но в результате всех переговоров русским почитателям Сергея Васильевича пришлось ограничиться следующим: в симфоническом концерте 22 декабря в Карнеги Холл чествование Рахманинова было разрешено не до и не во время концерта, а по окончании его; о чествовании этом нельзя было писать заранее в американской прессе. Возмущённые этим, глубоко оскорблённые в своих лучших чувствах, инициаторы всё же согласились исполнить требование американцев. Было решено, что председатель Академического союза — А. И. Петрункевич * — выйдет по окончании концерта на эстраду и по-английски обратится к публике с предложением желающим остаться в зале, чтобы принять участие в чествовании Рахманинова. [Профессор зоологии университета в Нью-Хейвене, Коннектикут, за много лет до революции эмигрировавший в Америку.] Нечего и говорить, что почти вся публика с радостью приняла предложение Петрункевича и присоединилась к русским, встав при появлении Сергея Васильевича на эстраде и громко аплодируя ему.

Комитет, устроивший это чествование, поднёс Сергею Васильевичу лавровый венок, Петрункевич произнёс краткую речь, и юбиляру был передан ещё большой свиток с адресом, напечатанным славянской вязью золотом, от друзей и почитателей Сергея Васильевича. Чествование закончилось ужином, устроенным в одном из небольших русских ресторанов в Даунтоне.

Слухи о юбилее и чествовании дошли и до Европы. Представители русской колонии в Париже решили приурочить чествование к весеннему приезду Сергея Васильевича в Париж. Сделано это было уже не «втихомолку», а с ведома Сергея Васильевича. В чествовании принимали участие и французы-музыканты; устроено оно было в помещении «Очаг русской музыки» 7 мая 1933 года. Русская колония поднесла адрес, пианист Корто говорил речь, речи были произнесены и русскими общественными деятелями. Главное участие в этом принимал журналист Л. Львов. Ещё до официального чествования 7 мая «Россия и славянство» поместила много статей о Рахманинове 1 апреля 1933 года, в день его шестидесятилетия *. [Сергей Васильевич родился 20 марта (старый стиль) 1873 года.]

Сезон 1933/34 года начался в Америке 9 ноября и окончился 26 февраля. Сергей Васильевич дал двадцать пять концертов. С 9 по 27 марта концертная деятельность перенеслась в Европу, где Сергей Васильевич ограничился семью recitals — пятью в Англии и по одному в Париже и Льеже. Весь сбор с концерта в Париже 23 марта был отдан благотворительным русским организациям.

Весной 1934 года Сергей Васильевич переехал в Сенар. Все работы в саду и в доме были закончены. Обстановка, за исключением мебели в гостиную, куплена и доставлена.

Лодка, пристань «Гибралтар», водопровод, автомобиль были в образцовом порядке; все служащие в доме — преданные Рахманиновым русские люди. Сергею Васильевичу оставалось только радоваться, глядя на своё новое детище. Горячее желание его наконец исполнилось.

Прохворав около двух недель в июне, Сергей Васильевич быстро поправился. Живительный воздух, царящий кругом порядок и красота сильно содействовали этому. Нет никакого сомнения в том, что Сенар оказал большое влияние и на его творчество. Давно он не чувствовал такого морального покоя и удовлетворения. Устроив всё согласно своему желанию, почувствовав, что у него есть настоящее пристанище, он немедленно начал сочинять. Приступив к работе 3 июля, он уже 18 августа оканчивает одно из лучших своих творений — Рапсодию на тему Паганини для фортепиано и оркестра op. 43. Быстрота и лёгкость, с которой Сергей Васильевич сочинил и инструментовал эту вещь (шесть недель), её свежесть и вдохновенность показывают, как крепок и здоров был творческий дух в композиторе, достигшем шестидесяти одного года. Он написал за последние восемнадцать лет, если не считать нескольких переложений для фортепиано, только три опуса — Четвёртый концерт, «Три русские песни» и Вариации для фортепиано на тему Корелли. Многим казалось, что в Сергее Васильевиче угас его талант композитора. В действительности это было не так; ему мешала больше всего его концертная деятельность, отсутствие времени, скитальческая жизнь, но желание писать никогда не угасало. В нём происходила борьба между желанием продолжать деятельность пианиста, в которой он достиг совершенства, и стремлением к творческой деятельности. Летом 1934 года в Сенаре победило, по-видимому, последнее.

Рапсодия эта была исполнена автором несколько раз той же осенью 1934 года. Первое исполнение её автором состоялось 7 ноября в Балтиморе с Филадельфийским оркестром под управлением Леопольда Стоковского. Она была повторена в том же составе на другой день в Вашингтоне. Затем Сергей Васильевич играл её два раза, 14 и 15 декабря, в Сент-Луисе с В. Гольшманом и два раза, 27 и 28 декабря, в Нью-Йорке в концертах Филармонического общества под управлением Бруно Вальтера. Весной Сергей Васильевич играл Рапсодию в Манчестере (7 марта с Н. Малько) и в Лондоне (21 марта с Бичем).

Рапсодия всюду имела большой успех и много раз исполнялась Сергеем Васильевичем наряду со Вторым и Третьим концертами. Особенно помог ознакомлению публики с этим сочинением сделанный автором и Стоковским рекорд *. [Рекорд — в смысле грамзапись.] Рапсодия не сходит с репертуара радиостанций, которые исполняют только грампластинки с записью концертной музыки. Нередко можно слышать далеко от Нью-Йорка в провинции, в маленьких деревушках американок, насвистывающих, наряду с Концертом Чайковского или Вторым концертом Рахманинова, отрывки из Рапсодии, в особенности мелодичную восемнадцатую вариацию. Насвистывающие или напевающие эту мелодию не знают даже, что это за музыка, она вошла, так сказать, в обиход.

М. М. Фокин, вдохновившись красотой Рапсодии, поставил, с согласия Сергея Васильевича, балет на эту музыку. Осуществлённый под личным руководством Фокина в Лондоне балет «Паганини» — одно из лучших творений этого гениального мастера — имел колоссальный успех. И оригинальность сюжета, и красота постановки поражают зрителя. Постановка этого балета в Нью-Йорке была, к сожалению, не так хороша *. [Как жаль, если современники не используют помощи В. П. Фокиной, чтобы возобновить или хотя бы записать, насколько возможно, все подробности, касающиеся балета «Паганини», чтобы сохранить для потомства эту жемчужину фокинского творчества.]

В сезоне 1934/35 года, кроме шести концертов, перечисленных выше, в которых Сергей Васильевич играл Рапсодию, он дал в Америке ещё двадцать четыре recitals. Концерты начались с recital 19 октября в Колумбусе, Огайо, и кончились 28 декабря в Нью-Йоркском филармоническом обществе. Первого февраля 1935 года Сергей Васильевич играет уже в Копенгагене, начав этим recital’ем серию двадцать семь концертов в Европе. Он выступает в Скандинавии (четыре концерта), Будапеште (один концерт), Вене (два концерта), Праге (один концерт), Англии (тринадцать концертов), Цюрихе (один концерт), Париже (один концерт) и даже впервые попадает в Испанию (четыре концерта). Сбор с концерта в Париже был опять отдан русским благотворительным организациям. Поездка в Испанию сильно разочаровала и Сергея Васильевича, и Наталью Александровну, которая всю жизнь уговаривала его поехать туда. Поразили их полное отсутствие комфорта, грязь, непроветренные комнаты, южане, гудящие в зале, как в улье. Концерты начинались в одиннадцать часов вечера. Отведённая им в Овиедо комната в пансионе была с таким тяжёлым запахом, а еда настолько плоха, что они поспешили уехать сразу после концерта. Единственным приятным воспоминанием об Испании осталась встреча с испанским дирижёром Арбосом, который любезно пригласил их к себе и своими остроумными и весёлыми анекдотами сильно смешил Сергея Васильевича. Уезжая из Испании, оба, Сергей Васильевич и Наталия Александровна, решили, что никогда больше в Испанию не поедут. Ехать им пришлось к тому же без сна, так как заказанные ими спальные места были проданы по недоразумению ещё каким-то пассажирам.

Небольшая простуда Сергея Васильевича во Франции перед поездкой в Испанию повела к отмене концертов в Португалии.

Закончив в апреле все концерты, Сергей Васильевич поспешил в Сенар. Можно только удивиться здоровью и выдержке Сергея Васильевича. За десять месяцев (с июля 1934 года по апрель 1935 года) он успел сочинить и выучить новую вещь (Рапсодию) и выступить в пятидесяти семи концертах, исколесив все Соединённые Штаты, побывав в Канаде и в девяти странах Европы.

Несмотря на эту интенсивную и беспрерывную работу, Сергей Васильевич, попав в Сенар, той же весной 1935 года начинает писать свою Третью симфонию. Окончить её летом он не успел и отложил сочинение симфонии до следующего лета. Он кончает инструментовку Третьей симфонии в июне 1936 года. Связанный контрактами, которые Сергей Васильевич заключал всегда весной, он осенью 1935 года играет в тридцати пяти концертах в Америке (двадцать пять recitals и десять симфонических концертов). Начало сезона было 19 октября, конец — 13 января. В симфонических концертах Сергей Васильевич выступал с Рапсодией (два концерта в Чикаго, один — в Миннеаполисе, два — в Филадельфии, один — в Нью-Йорке) под управлением Стока, Орманди и Стоковского и с Третьим концертом (два концерта в Сент-Луисе и два в Бостоне) под управлением Гольшмана и Кусевицкого.

Весной 1936 года Сергей Васильевич играет в двадцати четырёх концертах опять в целом ряде стран Европы, причём впервые за годы эмиграции он попадает в Варшаву. Хотя это была не Россия, но привлекала близость русской границы, и старые воспоминания (Сергей Васильевич прежде часто играл в Варшаве) нахлынули на него. Повеяло чем-то родным. И извозчики, и снег, и лица людей, встречавшихся на улице, — всё это не могло не произвести на него впечатления. Многие старые знакомые музыканты встретили его на вокзале. Наталии Александровне поднесли цветы, делали снимки. Он рассказал, что, привыкнув за многие годы обращаться к служебному персоналу на иностранном языке, спросил что-то по-немецки проводника спального вагона и был поражён, услыхав ответ на хорошем русском языке. Человек этот узнал Сергея Васильевича и приветствовал его. В отеле ему обещали достать утром русский калач к кофе, что очень было заманчиво для Сергея Васильевича. К его разочарованию, доставленный хлеб не имел ничего общего с калачом.

Он играл в Варшаве под управлением Л. Матачича 21 февраля 1936 года свой Второй концерт; 24 февраля Сергей Васильевич дал там же recital. Выступления эти сопровождались овациями. Остальные двадцать два концерта в Европе распределились таким образом: тринадцать концертов в Англии (из них 12 марта он играл Третий концерт с Форбсом в Манчестере и 17 марта Рапсодию с Харти в Ливерпуле), три концерта в Швейцарии, по одному в Монте-Карло, Вене и Страсбурге, и три концерта в Париже (в одном из них под управлением Корто исполнил Рапсодию). Сбор с одного из парижских recitals был опять отдан русским благотворительным организациям.

Сергея Васильевича неоднократно звали в Австралию. Собирался он ехать и в Южную Америку и поговаривал о Китае и Японии. Однажды он даже подписал очень выгодный контракт на поездку в Австралию. Но ехать так далеко, даже в сопровождении жены и дочерей, ему не хотелось. Долгое путешествие по океану не прельщало его, и его просьба, обращённая к менеджеру мистеру Тэйту, отложить поездку была удовлетворена. В Австралию он так и не попал.

Спокойное лето, проведённое в Сенаре, дало возможность Сергею Васильевичу окончить начатую им прошлым летом Третью симфонию. 6 ноября 1936 года Сергей Васильевич услышал её первое исполнение в Филадельфии. Дирижировал Л. Стоковский, который повторил её на другой день в Филадельфии же, а позже, той же осенью, в Нью-Йорке. Перед этими концертами Сергей Васильевич, как и перед исполнением Рапсодии, а позже — «Симфонических танцев», работал не покладая рук во время своих путешествий по Америке. Ему приходилось делать в спешном порядке корректуру голосов и партитуры. Делалась она по частям, чтобы не задерживать работу. Сдав поправленное в одном городе, он тут же получал следующие листы. Часто, сидя на вокзале в ожидании поезда или в самом поезде, он спешно продолжал работу, согнувшись над зелёными корректурными оттисками. Сравнительно большое количество поправок в инструментовку Сергей Васильевич всегда вносил после прослушивания им вещи в оркестре.

Концертный сезон 1936/37 года открылся осенью 16 октября в Лондоне, где Сергей Васильевич играл с Харти свою Рапсодию. Исполнив в Шеффилде 21 октября с Г. Вудом Второй концерт, Сергей Васильевич уехал в Америку, где, как сказано выше, он услышал в Филадельфии свою новую, Третью симфонию. Его выступления начались 19 ноября и продолжались до 26 февраля; он дал тридцать девять концертов, из которых двадцать были в симфонических обществах, где он играл свой Второй концерт. Гольшман в Сент-Луисе, аккомпанировавший его Второй концерт дважды, играл оба раза Третью симфонию. В городах Нью-Йорк (один концерт), Филадельфия (два концерта), Вашингтон (один концерт) Балтимора (один концерт) и Ньюарк (один концерт) Рахманинов играл свой Второй концерт в сопровождении Филадельфийского симфонического оркестра под управлением Ю. Орманди. В некоторых из этих городов Орманди дирижировал «Колоколами» Рахманинова. В Миннеаполисе Сергей Васильевич играл в симфоническом концерте под управлением Берзина и по одному разу в Питтсбурге, Сиэтле и Детройте с Модарелли, Камероном и Коларом. В марте 1937 года Сергей Васильевич выступает уже в Европе. Начав играть в Бирмингеме 10 марта, он даёт восемь концертов в Англии и по одному в Париже, Вене и Милане. Вместо сбора, полученного с концерта в Париже, Сергей Васильевич передал русским благотворительным организациям просто крупную сумму денег.

Во время турне по Европе Сергей Васильевич не мог не видеть преимуществ постановки концертного дела в Америке по сравнению с Европой. Концертные бюро в Европе совершенно не обращали внимания на удобства своих артистов. Они не помогали им ни при въезде в город, ни на железных дорогах, ни даже перед концертом. Они не заботились о перевозке артистов в концертный зал, что часто, из-за незнания артистами местного языка, вызывало ненужные волнения и осложнения. Сергей Васильевич много раз с благодарностью говорил о помощи, оказанной ему дочерью Тосканини, когда он был в Италии. Она любезно вела за него переговоры в гостинице, звонила по телефону, наводя нужные справки, и приехала за ним и Наталией Александровной, чтобы довезти их до концертного зала.

Большую часть лета 1937 года Рахманиновы провели в Сенаре, уехав оттуда на две-три недели на берег моря в Италию (Ричионе).

Сезон 1937/38 года Сергей Васильевич начинает 18 октября концертом в Детройте и оканчивает его 25 декабря в Бостоне. Из тридцати четырёх концертов, сыгранных за это время, десять он даёт в различных симфонических обществах. В Нью-Йорке он играет свой Первый концерт с Филадельфийским оркестром под управлением Ю. Орманди (один концерт), в Цинциннати с Ю. Гусенсом — Первый концерт Бетховена (два концерта) и то же в Чикаго (один концерт); в Кливленде с А. Родзинским он играет свою Рапсодию и Родзинский — его Третью симфонию (два концерта), в Питтсбурге с Гузиковым — Рапсодию (два концерта) и, наконец, в Бостоне с С. Кусевицким — Рапсодию (два концерта).

Сергею Васильевичу, игравшему часто в симфонических обществах, приходилось постоянно уступать просьбам местных менеджеров и исполнять один из своих концертов или Рапсодию. Ему же давно хотелось исполнять концерты других авторов. На этот раз он настоял в двух городах на своём и исполнил с большой охотой Первый концерт Бетховена. Выступление это было совершенно исключительным; о нём заговорили, и с тех пор Сергея Васильевича даже начали просить о включении Концерта Бетховена в программу.

Уже много лет Наталия Александровна, постоянно заботящаяся о здоровье Сергея Васильевича и беспокоящаяся о том, что он не даёт себе возможности отдохнуть ни зимой, ни летом, настаивала на том, чтобы он хотя бы среди зимы делал на четыре-пять недель перерыв в работе. Ей, наконец, удалось уговорить его с помощью врачей, советовавших Сергею Васильевичу поберечь силы. В связи с этим надо рассказать и о борьбе с Сергеем Васильевичем из-за его отдыха летом.

Усиленная, непрекращающаяся работа Сергея Васильевича начинала отражаться на его здоровье. Вероятно, простой продолжительный отдых был бы достаточен для восстановления сил организма. Однако, живя в Сенаре, Сергей Васильевич не давал настоящего отдыха своему утомлённому сердцу. Зная это, Наталия Александровна каждое лето старалась уговорить его поехать на какой-нибудь курорт. Ненавидя курорты и отели, Сергей Васильевич отказывался от таких поездок, говоря, что лучший для него отдых — это покойная, размеренная жизнь дома. Всё же иногда он сдавался на уговоры.

В конце лета 1933 года Рахманиновы ездили в Байрейт слушать вагнеровские оперы и проехали оттуда и Дрезден. Летом в июле 1935 года, когда Сергей Васильевич писал свою Третью симфонию, Наталия Александровна убедила его полечить сердце в санатории Денглер в Баден-Бадене. Ехал он туда очень нехотя, не желая бросать начатой симфонии, и с ужасом думал о жизни на курорте. Согласно предписанию врача, курс лечения должен был продолжаться четыре-шесть недель. Кончился он, впрочем, гораздо раньше и совершенно внезапно, из-за каких-то валютных осложнений с немцами. Немцы, подав счёт Сергею Васильевичу за первые прожитые приблизительно десять-двенадцать дней, отказались принять чек Сергея Васильевича из швейцарского банка, требуя, чтобы Сергей Васильевич написал кому-то или куда-то письмо. Кажется, всё это осложнение возникло из-за русской национальности Сергея Васильевича. К этому вопросу Сергей Васильевич относился очень остро и всегда готов был защищать права и честь русских.

Возмущённый до глубины души этой выходкой, не желая принимать никаких объяснений и извинений со стороны администрации санатория и банка, пошедшего на уступки, Сергей Васильевич немедленно уехал из Германии и вернулся в Сенар, не закончив курса лечения, которое, по его словам, сильно начало помогать ему.

В следующее лето 1936 года Сергей Васильевич соглашается поехать на три недели на курорт во Францию — Экс-ле-Бэн. Его сильно беспокоил начавшийся артрит; один из его пальцев (пятый) на правой руке слегка опух и причинял страдания во время игры. Боясь, что отложение солей распространится и на другие пальцы, Сергей Васильевич прошёл курс лечения в Экс-ле-Бэн. По собственному признанию Сергея Васильевича, ему очень помогло это лечение, и он жалел, что не поехал туда раньше.

После отдыха в Нью-Йорке в течение всего января 1938 года Сергей Васильевич начинает концерты в Европе 14 февраля 1938 года и играет там до 2 апреля, дав за этот срок восемнадцать концертов: два — в Голландии, три — во Франции, одиннадцать — в Англии и по одному в Цюрихе и Вене. В Манчестере и Лондоне Сергей Васильевич играл свою Рапсодию и Первый концерт Бетховена. В Цюрихе данный им концерт был благотворительный в пользу общества Pro-Uvertuta. В Вене же во время пребывания там Рахманиновых уже чувствовалась катастрофа. Под окнами их отеля ходили группы людей, выкрикивая всё время что-то о Гитлере и требуя Anschluss’а. Согласно приглашению, полученному Сергеем Васильевичем заранее из Вены, там предполагалось вскоре после его recital исполнить его «Колокола», чему он очень радовался. Дня за три до исполнения «Колоколов» все концерты в Вене были отменены из-за политических событий.

Сильно привязанный к Ф. И. Шаляпину, Сергей Васильевич был очень взволнован, услыхав во время своих поездок по Европе о его серьёзной болезни. Вернувшись после концерта в Лондоне 2 апреля в Париж, он поспешил к нему и сразу увидел и понял, что надежды на выздоровление его нет. Он два раза в день ходил его проведывать, развлекал его и с грустью видел быстро приближавшийся конец. Последнее посещение Сергеем Васильевичем Шаляпина было вечером 10 апреля; Сергей Васильевич решил уехать, так как вид умирающего Шаляпина производил на него слишком тяжёлое впечатление. Зайдя 11-го утром, чтобы проститься с женой Шаляпина, он уже не пошёл к Фёдору Ивановичу, так как последний был в забытьи. Сергей Васильевич поспешил уехать в Сенар. Он не мог заставить себя приехать на похороны Шаляпина и тяжело переживал его смерть в уединении, в своём тихом Сенаре. Тревожные политические события в Европе, принимавшие всё более грозный характер, сильно влияли на настроение Сергея Васильевича и отражались уже на жизни в Сенаре. Неустойчивое положение в Европе, неуверенность в завтрашнем дне сказались, например, в том, что осенью 1938 года Сергей Васильевич не знал, должен ли он ехать, согласно обещанию, в Англию или предполагавшееся чествование Генри Вуда будет отменено. Сергей Васильевич давно обещал принять участие в концерте по случаю пятидесятилетнего юбилея Вуда. Англичане сначала не знали, как поступить. Они всё же успели вовремя вызвать Сергея Васильевича телеграммой. Чествование состоялось в огромном Альберт Холле, вмещающем до девяти тысяч человек. Сергей Васильевич играл свой Второй концерт. В чествовании принимали участие два оркестра и два хора, и блистательная публика заполнила всё помещение.

Возвращаясь из Англии, Сергей Васильевич остановился на два дня в Голландии и играл свою Рапсодию с Менгельбергом в Гааге и Амстердаме.

Сезон в Америке начался 21 октября 1938 года в Филадельфии, где Сергей Васильевич играл под управлением Орманди свой Первый концерт. Та же программа была повторена ими 22 октября в Филадельфии, 25 и 26 октября в Вашингтоне и Балтиморе. Тот же Концерт автор исполнил ещё 9 декабря с Митропулосом в Миннеаполисе, затем 29 и 30 декабря в Филармоническом обществе в Нью-Йорке с Барбиролли.

Кроме того, свой Первый концерт и Первый концерт Бетховена Сергей Васильевич исполнил 4 ноября в Сент-Луисе под управлением Гольшмана и Первый концерт Бетховена в Нью-Йорке 8 ноября с Филадельфийским оркестром под управлением Орманди.

Сергей Васильевич особенно любил и ценил Филадельфийский оркестр. Он считал его лучшим в мире и всегда выступал с ним, когда играл впервые свои новые вещи (Четвёртый концерт, Рапсодия, «Три русские песни», Третья симфония, «Симфонические танцы»). Сергея Васильевича всегда поражала его звучность; все сделанные Сергеем Васильевичем рекорды с оркестром были с участием Филадельфийского оркестра.

Кроме перечисленных выше концертов, данных Сергеем Васильевичем в сезоне 1938/39 года, он играл ещё в двадцати девяти recitals, закончив свои выступления в Рочестере 23 января 1939 года. Согласно расписанию, Сергей Васильевич должен был уже 16 февраля начать концерты в Англии. Он, однако, сильно колебался перед отъездом и не мог решить, ехать ли в Европу. С одной стороны, ему казалось, что вследствие политических осложнений публике не до искусства. В неминуемой катастрофе он был уверен, и ему не хотелось застрять в Европе в случае войны. С другой стороны, ему страшно хотелось повидать дочь, жившую с мужем и сыном в Париже. Он надеялся уговорить её переехать с семьёй в Америку или хотя бы обеспечить, насколько возможно, её безопасность, если она останется в Европе. Победила в его колебаниях любовь к дочери, он выехал в Англию, где выступал в одиннадцати recitals и по одному разу в Амстердаме, Брюсселе и Париже. Концерт в Париже, данный 25 апреля, последний в сезоне, был благотворительный: Сергей Васильевич играл в только что открытом новом зале в пользу Action Artistique.

Окончив сезон и повидав дочь, Сергей Васильевич стал опять перед дилеммой: оставаться ли ему с семьёй на лето в Сенаре или вернуться теперь же, в мае, в Америку. Он советовался об этом в Париже с друзьями и людьми, близко стоящими к политике, больше него, как ему казалось, понимающими международное положение. Спрашивал он совета, посылая радиограммы, у близких, живущих в Америке. Хорошо его знавшие люди понимали, что при данных условиях душевного покоя он всё равно не найдёт ни в Сенаре, ни в Америке. Как и можно было ожидать, мнения советчиков разделились; большинство было убеждено, что катастрофа ещё далека, что что-то такое «образуется», что кто-то такой найдёт выход, что Европа просто не может допустить войны, и т. д.

Совершенно не убеждённый всеми этими доводами, Сергей Васильевич всё же как-то «подчинился» советам и решил остаться на лето в Сенаре. Но, по совету пароходной компании, много лет перевозившей его из Европы в Америку и обратно, он купил в мае билеты в Америку, уговорившись с пароходным обществом, что оно будет переносить заказанные им билеты в течение всего лета с рейса на рейс, пока он не уедет. Этот исход, эта возможность уехать в любое время — летом или осенью — немного успокоила Сергея Васильевича. Что касается дочери, жившей во Франции с мужем и сыном, то он сделал всё, что мог, чтобы обеспечить её на случай нужды, купив ей, кроме того, в деревне, около Парижа, небольшой участок с домом, куда она могла бы уехать, если в этом будет необходимость.

Между тем, лето в Сенаре проходило. Настроение духа Сергея Васильевича сильно зависело от новостей в газетах. Он всё же держал себя в руках и ничем не проявлял своего нервного состояния, стараясь жить нормально и заниматься как всегда. Но тоска не покидала его, беспокойство росло, и в начале августа он не выдержал и послал мне телеграмму с просьбой подыскать небольшую дачу для него и Наталии Александровны на Лонг-Айленде. Сергей Васильевич писал, что они приедут в середине августа, и просил скрыть от всех это раннее возвращение в Америку. Больше, чем когда-либо, ему хотелось избежать встреч, расспросов, фотографов и репортёров.

Отъезд из Европы Сергею Васильевичу пришлось всё же отложить на конец августа. Сделал он это, не желая подводить устроителей концертов в Люцерне, которым раньше обещал выступить 11 августа. В Люцерне должен был состояться цикл концертов, вместо концертов, устраивавшихся раньше в Зальцбурге. Из-за нежелания многих артистов ехать в занятый немцами город цикл устраивался в Люцерне. Участниками концертов были Рахманинов, Тосканини, Казальс и другие. Концерт Сергея Васильевича был бесплатный.

Его внезапный отъезд не удалось бы скрыть от публики, которая съехалась в Люцерн со всех концов Европы. Отъезд Сергея Васильевича мог сорвать всё это хорошее начинание. Сергей Васильевич нашёл в себе достаточно силы воли, чтобы исполнить обещание и пожертвовать своим душевным покоем. Это была действительно жертва с его стороны, так как его обострённая нервная система всегда сильно реагировала на события, на которые другие не обращали даже внимания. Как бы то ни было, он выступил, согласно объявленной программе, 11 августа и играл под управлением Ансерме Первый концерт Бетховена и свою Рапсодию. Интерес к его выступлению был большой. Многие из съехавшихся на музыкальный праздник артистов во главе с Тосканини пришли на репетицию. Это было последнее в жизни выступление Сергея Васильевича в Европе.

Зал был переполнен нарядной публикой. Среди посетителей обращало на себя внимание присутствие одного из богатейших магараджей Индии со свитой, занявшего около сорока мест в зале. Магараджа был одет в восточный костюм с чалмой. По окончании концерта Сергею Васильевичу сообщили, что майзорскому магарадже с семьёй хотелось бы приехать к нему в Сенар. Хотя Сергею Васильевичу было не до посетителей перед самым отъездом из Сенара, а главное, из-за не покидающей его тревоги, но отказать гостям он не мог. Через день или два в Сенар действительно приехала вся семья магараджи, за исключением его самого. Из приехавших только один молодой человек (секретарь) говорил свободно по-английски. И жена, и дочери, и свита были одеты в национальные костюмы. Разговор вёлся только через переводчика. Главным развлечением гостей был осмотр чудного сада и дома Сергея Васильевича. Было сделано много снимков и с гостей и с хозяев. Провожая гостей, Рахманиновы вышли на крыльцо и, простившись с ними, ждали, по русскому обычаю, пока автомобили не тронутся с места. По непонятной для хозяев причине автомобили всё почему-то не двигались, пока молодой секретарь не обратился к провожающим их хозяевам, умоляя их войти в дом. До этого он, согласно индийскому обычаю, не смел сесть в экипаж, а экипажи не смели тронуться с места. Этим дело всё же не кончилось. Не прошло и нескольких минут после их отъезда, как к дому Рахманиновых подкатили новые гости. На сей раз это оказался сам магараджа. Он приехал просить Сергея Васильевича прослушать игру его дочери, большой любительницы музыки и поклонницы Сергея Васильевича. Сергей Васильевич долго отказывался, так как уезжал с семьёй на следующее утро 16 августа в Париж, чтобы готовиться к отъезду в Америку. Магараджа всё же умолил его остановиться у него в восемь часов утра в отеле в Люцерне для завтрака и выпить с ним кофе. После завтрака дочь-красавица исполнила (очень недурно, к удивлению Сергея Васильевича) несколько вещей на фортепиано, а потом Рахманиновым показали фильм — свадьбу сына магараджи, наследного принца. Этот экзотический фильм с показом жениха, ехавшего на белом слоне, необыкновенной растительности Индии очень заинтересовал русских гостей, несмотря на то, что им было не до того и что они торопились в Париж.

В конце августа война была уже на пороге. Рахманиновы всё же успели 23 августа выехать из Парижа до объявления мобилизации (кажется, она была объявлена на другой день после их отъезда). На пароходе «Аквитания» были уже приняты все меры предосторожности; из опасения подводных атак окна в каютах были замазаны чёрной краской и завешены. По иронии судьбы и первый переезд в Америку Сергея Васильевича с семьёй и последний в его жизни переезд происходили в одинаковой обстановке: из-за опасения подводных лодок пароход был всё время начеку. Переезд совершился всё же совсем благополучно. Кроме того, желание Сергея Васильевича приехать в Америку инкогнито было осуществлено благодаря чаевым, данным его стюарду, и, главное, благодаря любезности капитана «Аквитании», который согласился не ставить имени Рахманиновых в список пассажиров. Только три-четыре человека, знавших о приезде Сергея Васильевича, встречали его. Пробыв с женой в жарком и душном Нью-Йорке полтора дня, Сергей Васильевич переехал с ней на автомобиле в приготовленную для них дачу, в тридцати пяти милях от Нью-Йорка, Хантингтон, в Лонг-Айленде. Исполняя в точности желание Сергея Васильевича скрыть по возможности факт его приезда в Америку, дачу эту удалось снять, не называя его имени. Хозяева согласились сдать дачу неизвестному иностранцу благодаря личному поручительству одного местного жителя — учёного-американца — сотрудника научного института имени Карнеги, которого пришлось посвятить в это дело. Конечно, и представитель фирмы Стейнвей знал о приезде, так как необходимо было поставить на дачу рояль для Сергея Васильевича до его приезда.

Покойная, благоустроенная дача, тишина кругом, не нарушавшаяся ни телефонными звонками, ни шумом автомобилей, помогли Сергею Васильевичу; всё это умиротворяюще подействовало на артиста, совершенно подавленного военной катастрофой. Он волновался за судьбу дочерей, внучки и внука, оставшихся во Франции. Он исключительно тяжело переживал самую войну и волновался, слушая все радиосообщения. С наступлением длинных осенних вечеров Сергей Васильевич, не дожив на даче до установленного контрактом срока, в начале октября переехал в Нью-Йорк. Он всегда боялся темноты. Из-за темноты он, так любивший жизнь в деревне, никогда не засиживался осенью в деревне ни в России, ни в Америке, ни в Сенаре. Его тянуло в город, к освещённым улицам, к благоустройству.

Согласно заранее сделанным менеджером Сергея Васильевича приготовлениям, ещё весной 1939 года было решено устроить осенью в Нью-Йорке фестивальный цикл концертов из сочинений Рахманинова в исполнении автора и Филадельфийского оркестра под управлением Орманди. Первый концерт цикла состоялся 26 ноября. Орманди дирижировал Второй симфонией, Сергей Васильевич играл Первый концерт и Рапсодию. Второй концерт цикла был 3 декабря. Сергей Васильевич играл свои Второй и Третий концерты, Орманди дирижировал поэмой «Остров мёртвых». Третий концерт оказался наиболее интересным, так как Сергей Васильевич решил продирижировать сам Третьей симфонией и «Колоколами». Этот концерт вызвал большой интерес. После многих лет перерыва выступление Рахманинова-дирижёра, конечно, не могло не вызвать интереса. Сергей Васильевич неоднократно отказывался от дирижёрства, которое ему предлагали в Америке, боясь перетрудить руки движениями, от которых они отвыкли. На этот раз ему очень хотелось исполнить свои два любимых произведения и услышать их в исполнении соответствующем его, авторскому, пониманию. Филадельфийский оркестр, Вестминстерский хор, великолепно заранее разучивший партию, певцы — все с большим подъёмом исполнили 10 декабря «Колокола». Даже сам Сергей Васильевич остался удовлетворённым этим исполнением. Впечатление от «Колоколов» и от Третьей симфонии на публику было громадное. Третья симфония в исполнении автора сразу сделалась неузнаваемой. Остаётся сильно пожалеть, что предполагавшееся исполнение «Весны» Рахманинова было отменено из-за недостатка времени у хора. По окончании этого концерта в тот же вечер, 10 декабря, директор фирмы Стейнвей устроил большой раут в честь Рахманинова, на которой, кроме семьи и близких друзей Сергея Васильевича, были приглашены многие музыканты во главе с Орманди и другие музыкальные деятели. Этим раутом закончилось чествование Рахманинова.

В промежутках между концертами цикла в Нью-Йорке те же исполнители играли в Филадельфии 1, 2, 4, 8 и 9 декабря. Программа была немного изменена, но Сергей Васильевич и там продирижировал два раза (8 и 9 декабря) Третьей симфонией и «Колоколами».

Из других концертов сезона 1939/40 года следует упомянуть концерт, данный 3 ноября в Миннеаполисе Сергеем Васильевичем под управлением Д. Митропулоса. Сергей Васильевич играл Первый концерт Бетховена и «Пляску смерти» Листа, сочинение, которое ему давно хотелось исполнить. Митропулос дирижировал Третьей симфонией Рахманинова. Исполнение это, что так редко бывало с Рахманиновым, очень понравилось ему. Помимо того, что сочинение было прекрасно разучено, автор был поражён интерпретацией, которая совпадала с тем, как понимал и чувствовал симфонию он сам. Впоследствии Сергей Васильевич всегда предпочитал исполнение своих сочинений Митропулосом.

Остальные симфонические концерты в этом сезоне были: в Кливленде 26 и 28 октября, где Сергей Васильевич играл свой Первый концерт с А. Родзинским, в Детройте 16 ноября исполнял с Коларом Рапсодию, в Питтсбурге 5 и 7 января — Второй концерт с Ф. Рейнером, в Нью-Йорке 10 и 12 января — Первый концерт Бетховена с Д. Барбиролли, 19 и 20 января в Сан-Франциско — свой Второй концерт с П. Монтё, 25 и 26 января в Голливуде — Второй концерт с Л. Стоковским. Помимо этих двадцати симфонических концертов, Сергей Васильевич выступил в 1939/40 году ещё в двадцати четырёх recitals.

В связи с развивающимися событиями на франко-немецком фронте беспокойство Сергея Васильевича о дочери и её семье росло.

После разразившейся катастрофы во Франции он не находил себе покоя. Кроме того, подвергшись в мае небольшой операции, он ослабел сильно и физически. Как всегда, покойная, размеренная и тихая жизнь, наступившая с переездом на дачу, постепенно вернула ему силы и некоторую бодрость духа.

Снятая на лето 1940 года дача была великолепна. Она находилась недалеко от Хантингтона, Лонг-Айленд, и была совершенно изолирована от соседей. При доме имелся громадный парк, переходивший в лес, фруктовый сад, собственная пристань для лодки и пляж на берегу морского залива длиной около мили. Вся усадьба с лесом занимала около семнадцати акров земли. Расположение комнат в доме было тоже очень удобное, так как двухсветный кабинет Сергея Васильевича с громадным камином находился в стороне от других комнат. Он мог свободно заниматься и сочинять, не стесняясь окружающих. Сергей Васильевич не любил даже упражняться, если знал, что его музыка слышна у соседей. Из-за этого на дачах он играл летом иногда с закрытыми окнами. Когда же дело доходило до сочинения, то присутствие даже самых близких людей мешало ему. Он сочинял только тогда, когда был уверен, что его никто не слышит или, вернее, может быть, что его никто не слушает. В то же время он боялся оставаться один в доме, в особенности по вечерам, и предпочитал, чтобы где-то поблизости были люди. Просторный дом на даче Хонеймана был в этом отношении очень удобен. Живя летом 1940 года на этой даче, Сергей Васильевич усиленно занимался, но, кроме того, он отдохнул немного в начале лета. Он гулял по парку и по саду, любуясь цветущими деревьями и кустарниками, следил за покосом, работал немного и на собственном огороде. Особенно полюбились ему поездки на моторной лодке и рыбная ловля. На большой купленной лодке, названной им опять «Сенар», имелись небольшая каюта и кухня. Правил он обыкновенно сам, стоя у руля, хотя его всегда сопровождал матрос, знающий все морские правила и ответственный за порядок на лодке. Когда поездки были дальние, Сергея Васильевича снабжали провизией, и он завтракал на лодке и отдыхал в ней, лёжа в каюте или на скамейке на палубе и вдыхая чистый морской воздух. Он, по-видимому, начал предпочитать эти прогулки по морю даже поездкам на автомобиле.

Недалеко от дачи жили русские друзья. Приезжали к нему летом М. М. и В. П. Фокины, Б. Ф. Шаляпин, написавший с него в это лето портрет, В. С. Горовиц с женой и другие.

Отдохнув и, по-видимому, набравшись сил, Сергей Васильевич с необычайным увлечением принимается за сочинение своих «Симфонических танцев» op. 45. Готовясь к предстоящему сезону и одновременно сочиняя, он работал с девяти часов утра до одиннадцати часов вечера, с перерывом на час для отдыха. Такая интенсивная работа была поразительна и пугала близких. Быстрота, с которой он писал, видна из того, что 10 августа он принялся уже за инструментовку, которую закончил к октябрю. Вещь эта посвящена Филадельфийскому оркестру и его дирижёру Орманди.

Сергей Васильевич хотел обозначить отдельные части «Симфонических танцев»: «День», «Сумерки» и «Полночь», но отказался от этой мысли.

Окончив работу и горя нетерпением услышать эту вещь, он сговорился с Орманди, что пришлёт ему переписанную партитуру уже в декабре, чтобы Орманди мог выучить её к началу января 1941 года. Сделать эту работу так быстро можно было с помощью фотографических снимков. Корректурные листы голосов опять следовали за Сергеем Васильевичем во время его переезда из города в город. Сергей Васильевич, не теряя минуты, поправлял их и возвращал проверенное. Всё было готово к назначенному сроку, но всё же, кажется, судя по исполнению, у Орманди не было достаточно времени, чтобы выучить как следует эту сложную партитуру. Первое исполнение «Симфонических танцев» состоялось в Филадельфии 3 января и было повторено там же 4 и 6 января. В Нью-Йорке «Танцы» были сыграны 7 января.

Сергей Васильевич всегда очень строго и критически относился к своим произведениям. Он часто разочаровывался, находя в них те или иные недостатки, и стремился переделать уже напечатанное произведение. Отношение к «Симфоническим танцам» было иное. Он до конца жизни любил их, вероятно считая своим лучшим произведением, и радовался, когда узнавал, что тот или другой дирижёр хочет их исполнять. Он надеялся, что М. М. Фокин поставит балет на эту музыку. Последнему тоже, по-видимому, хотелось поработать над этим. Фокин должен был подождать появления обещанных компанией «Виктор» граммофонных пластинок, которые были ему необходимы, так как чтение партитуры, полученной им от Сергея Васильевича, было для него слишком сложным делом. Они не раз совещались на тему о балете, но осуществить намерение — поставить балет с музыкой «Симфонических танцев» Рахманинова — из-за смерти Фокина, последовавшей летом 1942 года, так и не удалось.

Рекорды «Симфонических танцев» в исполнении Филадельфийского оркестра под управлением автора предполагалось сделать весной 1941 года по окончании сезона. Но, как и «Колокола», запись которых была обещана после фестиваля Рахманинова в 1939 году, «Симфонические танцы» не были записаны. Из-за невозможности найти весной 1940 года свободное время для перегруженного концертами оркестра и для компании «Виктор», а также и из-за каких-то недоразумений и трений между двумя ведомствами запись «Колоколов» была отложена. То же случилось и с «Симфоническими танцами». Сергей Васильевич был очень огорчён. Огорчение это ещё больше усилилось, когда он узнал, что из-за войны записи пластинок вообще задержаны и прекращены на долгое время. От желания сделать записи и от обещания своего компания «Виктор» не отказывалась, но это было отложено на весну 1943 года. Смерть Рахманинова не дала возможности осуществить это горячее желание автора.

Сергей Васильевич начал свои выступления в сезоне 1940/41 года 14 октября, дав recital в Детройте. Он играл всего сорок пять раз: в тридцати одном recitals и четырнадцати симфонических концертах. Последние были даны в Чикаго с Ф. Стоком, где он играл Первый концерт Бетховена и свою Рапсодию (один концерт); в Балтиморе и Вашингтоне с Г. Киндлером (по одному концерту) он исполнял свой Второй концерт; в двух концертах в Питтсбурге с Ф. Рейнером он играл свой Третий концерт; в двух концертах в Сан-Франциско с П. Монтё он играл свой Первый концерт и Рапсодию и неделей позже там же, опять в двух концертах с Монтё, — свой Третий концерт; в Нью-Йорке в двух концертах с Д. Барбиролли — свою Рапсодию; в Кливленде один раз Первый концерт Бетховена и Рапсодию, и, наконец, 13 и 14 марта опять в Чикаго Сергей Васильевич продирижировал своей Третьей симфонией и «Колоколами». Концерт этот, по желанию Сергея Васильевича, был назначен последним в сезоне, так как он опять боялся натрудить руки, дирижируя на репетициях и в концерте, что, конечно, потом отозвалось бы на игре.

Силы Сергея Васильевича, естественно, были уже не те. Он начинал утомляться, жаловался иногда на усталость и одышку. Однако упорно продолжал свою деятельность, не допуская мысли, что может жить без эстрады, без концертов.

Тревожно следя за ним, видя это переутомление, Наталия Александровна каждый год всё настойчивее просила его отдохнуть, подумать о своём здоровье, пожалеть себя, просила, по крайней мере, сократить количество концертов в сезоне. Он соглашался на последнее, особенно пока чувствовал утомление, говорил об этом с менеджером мистером Марксом Левиным, но в результате, когда наступало время для утверждения списка концертов на следующий сезон, число их оставалось почти тем же. Количество концертов, значительно сокращённое весной, опять увеличивалось осенью от добавлений, сделанных за лето. Единственное, чего удалось добиться семье (по совету врачей) в последние годы, — это перерывов между концертами; обычно два больших перерыва — в декабре и феврале — давали Сергею Васильевичу возможность отдохнуть. Один из них приходился на время, когда он концертировал в Калифорнии. Рахманиновым полюбились окрестности Лос-Анджелеса и Голливуда. По просьбе Сергея Васильевича концерты в Калифорнии назначались в конце января и в феврале — лучшее время года в этой местности. Тепло, солнце, цветы, птицы — всё это имелось в избытке. Рахманиновы останавливались при этом не в городе, не в обычной гостинице, а в совершенно особой. На громадной площади, превращённой в сад, были выстроены десятки небольших домиков (bungalows) в две-три комнаты со всеми удобствами: проведённая вода, электрическое освещение, небольшая кухня, телефон, радио, гараж и обслуживание особым персоналом от большой гостиницы. Снимая такой дом недели на три, Рахманиновы жили, точно дома, забывая о суете и шуме, господствовавших в отелях. Звали это место «Сад Алла» (The Garden of Allah).

Привлекало их туда ещё то обстоятельство, что по соседству с ними (всегда в нескольких милях от их дачи) жила довольно большая группа русских приятелей Сергея Васильевича — актёры, художники, лица, работающие в различных областях киноиндустрии. По вечерам Рахманиновы постоянно встречались с ними и радовались этой возможности общения с людьми, причастными к искусству.

Окончив весенний сезон 1941 года 14 марта, Сергей Васильевич переехал с семьёй в начале мая опять на дачу Хонеймана, где они жили в 1940 году. Отсутствие вестей от дочери, живущей во Франции, невозможность помочь ей, плохие дела на европейском фронте войны — всё это сильно отражалось на настроении духа Сергея Васильевича. Неожиданное нападение Германии на Россию усилило его тревогу и угнетало его. Он, как всегда, хорошо контролировал свои чувства, но ясно было видно, какое тяжёлое впечатление производила на него эта новая война. Ко всем переживаниям прибавилось ещё страшное беспокойство за родину. Только усиленные занятия несколько отвлекали его от происходящей вдали кровавой трагедии.

Сергей Васильевич занялся этим летом переработкой своего Четвёртого концерта во второй раз, внося в него много изменений и исправлений. Кроме того, Сергей Васильевич сделал ещё переложение для фортепиано «Колыбельной» Чайковского из серии романсов op. 16. Сергей Васильевич обещал выступить зимой со своим Четвёртым концертом (в изменённой редакции) в ряде городов. Первое исполнение Концерта состоялось 17 октября. Автор играл его с Филадельфийским оркестром под управлением Орманди в Филадельфии. Концерт был повторён там же на другой день. Те же исполнители выступили с ним 21 и 22 октября в Вашингтоне и Балтиморе, а затем 11 ноября в Нью-Йорке. Орманди дирижировал во всех этих городах Второй симфонией Рахманинова. Кроме того, Сергей Васильевич играл Четвёртый концерт в том же сезоне в Чикаго со Стоком и два раза опять в Нью-Йорке, 18 и 19 декабря, с Митропулосом в Филармоническом обществе. Концерт этот, значительно изменённый по сравнению с первоначальной редакцией, имел очень большой успех *. [Четвёртый концерт зарекордирован в новой редакции. Исполнители: Сергей Васильевич, Орманди и Филадельфийский оркестр.] В других городах, а именно в Питтсбурге (два раза) и Детройте (один раз), Сергей Васильевич с Бакалейниковым и затем с Коларом исполнял Концерт Шумана; в Кливленде он играл (два раза) с Родзинским свой Второй концерт, в Лос-Анджелесе с Бруно Вальтером (два раза) — Рапсодию, поздней весной в Анн-Арборе с Орманди — Второй концерт, в июле в Голливуде с Бакалейниковым — тот же Второй концерт. Таким образом, Сергей Васильевич выступил в симфонических концертах за сезон девятнадцать раз и, кроме того, тридцать раз в recitals.

Во многих симфонических концертах этого сезона, где играл Сергей Васильевич, в программе стояли его сочинения. В общем за сезон 1941/42 года были исполнены: пять раз — Вторая симфония (Орманди), четыре раза — Третья симфония (Сток и Митропулос), четыре раза — «Остров мёртвых» (Сток и Родзинский) и три раза — «Симфонические танцы» (Родзинский и Орманди).

Война с Россией продолжала всё более и более волновать Сергея Васильевича. Взгляд его на исход войны был глубоко пессимистическим. Вначале, как и большинство людей в Америке, он был уверен, что русские будут сразу раздавлены немецкими полчищами. Он переходил от отчаяния к надежде и от надежды к отчаянию. Преобладало последнее чувство. Не слушая лично почти никогда новостей по радио (он не переносил излишней болтовни и смеси серьёзного с чепухой; в особенности раздражали его ненужные комментарии), он всё лето и осень три раза в день ждал и слушал с нетерпением и волнением резюме сообщений, которые делали ему жена или другие члены семьи.

Его глубоко огорчало пораженческое настроение некоторых групп русской колонии и полное непонимание среди американцев происходящего в России. Бессильный помочь родине, он чувствовал и переживал с ней, со свойственной ему обострённой впечатлительностью, все ужасы войны и неоднократно ещё осенью, в деревне, говорил, что должен что-то сделать, предпринять, но что — он сам ещё не знал.

Скромный от природы человек, Сергей Васильевич в душе, вероятно, сознавал, что к его мнению многие прислушиваются и среди русских, и среди американцев. К осени у него созрело решение — открыто выступить и показать своим примером русским, что надо в такое время забыть все обиды, все несогласия и объединиться для помощи, кто чем и как может, изнемогающей и страдающей России. Он сознавал, что его публичное выступление, его призыв к поддержке России поможет делу и что это произведёт впечатление и на известные круги американцев, которые отчасти из-за политических взглядов, а главным образом из-за недоверия к русским и полной недооценки и недопонимания того, что происходит в России, часто отказывали, где могли, в помощи и мешали желающим помочь. Всегда ненавидя рекламу, Рахманинов решил на этот раз широко использовать её и поместить во всех своих объявлениях в газетах о концерте в Нью-Йорке, что весь сбор с концерта он отдаёт на медицинскую помощь русской армии. Такое объявление поместить ему не пришлось: этому решительно воспротивились некоторые из близких Сергею Васильевичу американцев. Ему удалось всё же настоять на том, чтобы объявление о помощи русской армии было напечатано в программах его нью-йоркского концерта, так что публика могла ознакомиться с этим фактом при входе в зал; газеты, конечно, отметили этот факт на следующий день. Трудно представить себе эффект, произведённый этим известием в то время хотя бы только на русскую колонию в Америке. Сергей Васильевич получал письма благодарности от многих людей из самых далёких углов Соединённых Штатов и Канады, от представителей всех слоёв и классов русских, населяющих эти страны. Писали лица колеблющиеся, лица, хотевшие помочь русским, но не знавшие, как поступить, лица, боявшиеся обвинения в сочувствии коммунистам. Писали люди, сами уже начавшие собирать на помощь России и увидевшие в лице Рахманинова моральную поддержку. Сергею Васильевичу, по-видимому, действительно удалось своим примером дать какой-то толчок русским и как бы открыть им глаза на то, что делать. Вопреки советам упорствующих американцев, которые хотели, чтобы собранные деньги были переданы русским через американский Красный Крест, Сергей Васильевич решил передать весь сбор, в сумме 3920 долларов, непосредственно русскому генеральному консулу в Нью-Йорке В. А. Федюшину.

Что касается самого концерта, состоявшегося 1 ноября, то игра Сергея Васильевича на этот раз была совершенно исключительной. Это был один из тех немногих концертов, который удовлетворил самого Сергея Васильевича. Он играл с редким вдохновением и произвёл незабываемое впечатление на многих, много раз слышавших его прежде.

В программе стояли Вариации A-dur Моцарта, Соната op. 111 Бетховена, Новеллетта fis-moll Шумана и Соната для скрипки E-dur И. С. Баха, переложенная Рахманиновым для фортепиано; во втором отделении Сергей Васильевич играл несколько песен (Шумана, Шуберта, Шопена, Чайковского и Рахманинова), переложенных для фортепиано Листом, Таузигом и Рахманиновым. Тот, кто вообще не слышал Сонаты op. 111 Бетховена и произведений Моцарта в интерпретации Рахманинова, не знает Рахманинова-пианиста. Что касается песен, то не слышавший их 1 ноября просто не может представить себе всей красоты его тона, того вдохновения, с которым он «пел» эти песни, в особенности знаменитую «Серенаду» Шуберта. Теперь кажется совершенно непростительным факт, что песни эти не были записаны на пластинки вовремя в главном отделении компании «Виктор» в Кампдене ^*. Запись всё же была сделана весной 1942 года в одном из их отделений в Калифорнии, где Сергей Васильевич отдыхал, живя в отеле «Сад Алла». Условия записи в Калифорнии далеко не так совершенны, как в Кампдене ^*, и вряд ли пластинки передадут игру Рахманинова без искажений.

Здесь уместно остановиться на отношении Сергея Васильевича к записям на граммофонные пластинки. Он боялся этой процедуры, часто отказывался от записи или оттягивал её насколько можно. Исключительно хорошо владеющий собой перед концертом и любящий выступать перед публикой, Серей Васильевич сильно нервничал при записи, несмотря на самое предупредительное отношение всех лиц, принимавших участие в ней: техников, механиков и т. д. Ему мешали перерывы во время игры, вынужденные остановки, звонки, указывавшие, когда надо начинать. Последние заменили для него потом световыми сигналами, что почему-то его меньше волновало. Всё же он не мог отдаться целиком игре, забыться, как на эстраде, ему не хватало необходимого контакта с публикой, который он всегда так остро чувствовал в концертах.

Всегда требовательный к себе, Рахманинов делался ещё строже, когда прослушивал записанное, ставил своё вето, безжалостно ломал пробные пластинки. Многие из забракованных пластинок были вообще очень хороши, но из-за одного аккорда или пассажа, не совсем удовлетворявшего Сергея Васильевича, они тут же уничтожались. Только играя с оркестром, Сергей Васильевич был менее строг: ему было неловко заставлять переигрывать вещь, зная, с какими расходами было связано такое исполнение и как трудно было компании найти свободное время, удобное оркестру и ему самому. От такого вынужденного более снисходительного отношения к исполненному Сергею Васильевичу было не легче. Он часто говорил, что сделанные пластинки служат ему лучшим уроком и показателем того, чего надо избегать в исполнении. Сергей Васильевич улавливал в игре что-то его не удовлетворяющее или иногда что-то такое, чего не знал за собой.

Его отрицательное отношение к выступлениям по радио известно всей Америке. Напрасно разные компании наперебой предлагали ему большие суммы денег для того, чтобы сломить его отношение к этому делу. Они неизменно получали вежливый, но твёрдый отказ. Сергей Васильевич как артист считал недопустимым для себя играть по радио, пока не будут устранены все технические несовершенства при передаче. Ни настоящего piano, ни forte по радио передать нельзя; непрофессионалы механики, сидящие у аппарата и контролирующие звук, самовольно уменьшают или увеличивают силу звука, искажая таким образом интерпретацию артиста. На это идти Сергей Васильевич не хотел.

Отказывался Сергей Васильевич, по совету менеджера, также и от выступления в фильмах.

Закончив 3 марта сезон 1941/42 года, Сергей Васильевич прожил около двух месяцев в Нью-Йорке, занятый главным образом переложением своих «Симфонических танцев» для исполнения их на двух фортепиано.

Лето он решил провести с семьёй в Калифорнии, где-нибудь на даче около Голливуда. Ехать на прежнюю дачу на Лонг-Айленд ему не хотелось. Строгие правила затемнения из-за войны, ограниченные возможности передвижений на автомобиле и по морю на лодке — всё это не обещало ничего приятного на Лонг-Айленде. С другой стороны, присутствие в Голливуде большой группы милых русских друзей и знакомых повлияло на решение Сергея Васильевича уехать на всё лето в далёкую Калифорнию. Его тянуло к русским, а многие русские друзья в Нью-Йорке уехали оттуда из-за перевода их в другие города в связи с военными заказами.

По пути в Калифорнию в начале мая Сергей Васильевич остановился в Анн-Арборе, чтобы участвовать в музыкальном фестивале, на который он был приглашён вместе с Филадельфийским оркестром и Орманди. Он исполнил «Остров мёртвых» и «Симфонические танцы».

В июле того же 1942 года, живя на даче, Сергей Васильевич согласился играть и в концерте знаменитого Hollywood Bowl. Это большая котловина, окружённая горами; концерты происходят на открытом воздухе, и место, устроенное для публики, вмещает много тысяч слушателей. Играл Сергей Васильевич с Бакалейниковым опять свой Второй концерт.

Рахманиновы жили на даче около Беверли-Хиллса, расположенной на горе с чудным видом на далеко расстилающуюся долину. Кроме русской группы в Голливуде, Сергей Васильевич встречался и с музыкантами: Стравинским, Рубинштейном, Гофманом, Бакалейниковым и другими. Рахманиновы часто виделись с В. С. Горовицем и его женой. Сергей Васильевич часто по вечерам играл с Горовицем на двух фортепиано. Среди других произведений они играли и новое переложение «Симфонических танцев». Лето, проведённое Сергеем Васильевичем таким образом, отличалось от других тем, что он имел возможность общаться с людьми, наиболее близкими ему по духу, — музыкантами, артистами и актёрами.

Сергей Васильевич сознавал и чувствовал, что активная артистическая деятельность его подходит к концу. Выступать на эстраде, появляться в концертах, если физически он не в состоянии будет удержаться на той высоте, которой достиг в исполнении, он, как артист, как музыкант, любящий искусство больше всего на свете, допустить не мог. С другой стороны, жизнь без концертов его ужасала. Время прекращения его выступлений всё же приближалось. Последние два-три года он всё чаще жаловался на общую усталость, говорил о прекращении концертов, о том, что не знает, что будет делать и где жить, присматривался к дачам и имениям, чтобы устроить себе новый угол, не имея из-за войны возможности ещё в течение нескольких лет жить в Сенаре, и т. д. И вот, проведя лето в Калифорнии, он решил купить небольшой дом в Беверли-Хиллсе и обосноваться там, а в Нью-Йорк приезжать с Наталией Александровной лишь на месяц-два, чтобы повидать друзей и послушать музыку. Небольшой особняк на Эльм Драйв, 10, был приготовлен для переезда в него Рахманиновых ещё осенью 1942 года до отъезда их в Нью-Йорк. Мебель и всё необходимое для хозяйства было также куплено и расставлено с расчётом, что после сезона 1942/43 года Сергей Васильевич и Наталия Александровна останутся в Калифорнии и приедут к себе в уже готовый и с комфортом обставленный дом. Перед отъездом в Нью-Йорк они пригласили одну русскую даму следить за порядком в доме в их отсутствие и наняли садовника для поливки сада. Около гаража, стоявшего в саду, решено было потом пристроить студию для занятий Сергея Васильевича. При покупке этого дома Сергея Васильевича прельстили, кажется, больше всего две берёзы, росшие рядом с его участком (кстати, они были уже срублены, когда его больным привезли домой). Он часто говорил о красоте этих берёз. Полюбилось ему ещё его собственное дерево — громадная лиственница, росшая у подъезда. Сергей Васильевич, всю жизнь любивший строить и создавать, и на этот раз увлёкся новой покупкой. Он с любовью и увлечением, сам посмеиваясь над собой и своим «большим» участком, тратил на его благоустройство все свободные от занятий часы. Это приобретение Сергея Васильевича — дом в Калифорнии — явилось его последним пристанищем на земле. Он в нём и скончался.

Последний концертный сезон Сергея Васильевича — 1942/43 год — начался 12 октября recital’ем в Детройте. Весь сбор с концерта 7 ноября в Нью-Йорке, в сумме 4046 долларов, Сергей Васильевич опять отдал на нужды войны; часть была передана через генерального консула России, часть пошла американскому Красному Кресту. Из всех концертов этого сезона три особенно интересовали Сергея Васильевича. Они были даны 17, 18 и 20 декабря Филармоническим обществом Нью-Йорка и шли под управлением Митропулоса. В первых двух Сергей Васильевич играл свою Рапсодию. Не это интересовало его, а то, что во всех трёх концертах Митропулос играл его «Симфонические танцы». Он уже слышал эту вещь в очень удовлетворившем его исполнении Митропулоса в Миннеаполисе. Сергею Васильевичу как автору было очень трудно угодить; ему редко нравилось исполнение его произведений другими артистами. Но Митропулос, как и при исполнении его Третьей симфонии, был исключением. Сергей Васильевич, что редко с ним бывало, перед концертом с охотой проиграл Митропулосу на фортепиано «Симфонические танцы», дал указания и объяснения. Удивительна эта любовь Сергея Васильевича к своему последнему произведению. Ни одно своё сочинение он не слушал с такой охотой, ни одно из них так не желал зарекордировать, как «Симфонические танцы». И всё время что-то стояло на его пути в этом отношении. Желание его так и оставалось невыполненным. Его очень интересовало, какое отношение вызовет исполнение «Симфонических танцев» в России, как будут реагировать на это сочинение русские музыканты, русская публика. Он знал, что ничто не помогает так ознакомлению с новым произведением, как граммофонные пластинки. Хочется верить, что кто-нибудь хоть после смерти автора, в его память, возьмётся за это дело и запишет эту, такую русскую, лебединую песнь Рахманинова на пластинку.

Текущий 1942 год являлся юбилейным годом Рахманинова: пятьдесят лет интенсивной артистической деятельности. Близким Сергей Васильевич категорически запретил напоминать и говорить об этом. Конечно, его желание было для них законом. Больше всего он боялся, что об этом заговорит печать и что в связи с этим последуют неизбежное чествование, банкеты, речи и пр. Теперь, во время ужасов войны, подобное чествование казалось ему непереносимым диссонансом и более чем не ко времени. И всё же думается, что он был слегка уязвлён тем, что никто в Америке, кроме одного репортёра в Филадельфии, об этом не вспомнил. Тем более Сергей Васильевич был доволен и тронут, что в России об этой юбилейной дате не забыли. Узнал он об этом из русских газет, присланных ему из посольства В. И. Базыкиным. В Америке юбилей этот был отмечен частным образом: после его последнего концерта в Нью-Йорке 18 декабря его друзья отпраздновали юбилей вместе с Сергеем Васильевичем в тесной дружной компании. Фирма Стейнвей, услыхав о юбилее, преподнесла Сергею Васильевичу великолепный рояль, доставленный ему в его новый дом в Калифорнии.

После концерта 18 декабря, оказавшегося последним концертом Сергея Васильевича в Нью-Йорке, он сделал перерыв на шесть недель. Отдыхал, занимаясь только, как обычно, два-три часа в день, чтобы поддержать технику на должной высоте. Он изредка жаловался на усталость, что было естественным, принимая во внимание его годы (шестьдесят девять лет) и беспрерывную нервную жизнь, слегка похудел и как-то пожелтел, но в общем казалось, что с ним всё благополучно. Простудившись в конце января 1943 года перед самым отъездом в турне, назначенным на 3 февраля, Сергей Васильевич не захотел отменять концертов и настоял на отъезде. Сила воли его была изумительна. Сколько раз, совершенно больной, он не отменял своего выступления, чтобы только не подводить этим устроителей концерта. Превозмогая себя, страдая от какой-нибудь сильной боли, сидя с повышенной температурой за роялем, он играл, чтобы исполнить принятое на себя обязательство. Был случай, когда он играл в то время, как из-за сильной боли в спине не мог ни подняться, ни сесть без посторонней помощи. Всё это пришлось проделывать и перед концертом, и после него, при спущенном занавесе. И на этот раз, в феврале 1943 года, Сергей Васильевич, очевидно опять превозмогая себя и скрывая от близких свою слабость и болезненное состояние, выехал в очередное турне согласно расписанию. Нет сомнения, что в эту пору болезнь, которая свела его в могилу, была уже в нём.

Концерты начались в небольшом городке в Пенсильвании. Следующий концерт прошёл в Колумбусе, Огайо. Приехавшие в Колумбус близкие друзья Рахманинова, Е. И. Сомов и его жена, были поражены плохим видом Сергея Васильевича. Всё это было приписано его недавней простуде. Отменив концерт в Кливленде, Сергей Васильевич приехал в Чикаго, где он играл 11 и 12 февраля и где ему был оказан восторженный приём. В обоих концертах вся публика встала при появлении Сергея Васильевича на эстраде и, устроив по окончании концерта овацию, долго не отпускала его. Он сам был удовлетворён своим исполнением.

Отмечаю эту подробность только для того, чтобы подчеркнуть, что ещё за шесть с небольшим недель до смерти Сергей Васильевич был всё тем же Рахманиновым, оставался на той же высоте как артист и что даже разрушавшая его болезнь не сломила его артистический дух. Оставшись дня на три в Чикаго, Сергей Васильевич стал жаловаться на боль в боку. Призванный к нему врач приписал это небольшому плевриту и невралгии и разрешил продолжать концерты, посоветовав пожить на солнце и в тепле. Выехав из Чикаго, Сергей Васильевич, уже совершенно ослабевший, играл в Луизвилле 15 февраля, отказываясь отменить следующий концерт, 17 февраля, в Ноксвилле из-за того, что осенью он уже причинил беспокойство местному менеджеру, перенеся назначенный там концерт на февраль. Концерт в Ноксвилле был последним концертом Рахманинова. Сергей Васильевич чувствовал себя всё хуже. Отменив концерты во Флориде, а затем и в штате Техас, Сергей Васильевич и Наталия Александровна решили вскоре проехать прямо в Новый Орлеан, чтобы, отказавшись от всех концертов на юге, ехать оттуда в Беверли-Хиллс. У Сергея Васильевича должен был быть ряд концертов в Калифорнии, назначенных на март. Он думал, что поправится, попав домой и пожив там в тепле, как ему советовал чикагский доктор. В Новом Орлеане Рахманиновым пришлось прожить два-три дня, пока сопровождающему их представителю концертного бюро, мистеру Ховарду Хэку, не удалось достать спальные места до Калифорнии. По дороге между Новым Орлеаном и Лос-Анджелесом у Сергея Васильевича началось кровохарканье, которое, впрочем, скоро прекратилось. Дорогой, совершенно больной и ослабевший, он мечтал только об одном: доехать поскорее домой в Беверли-Хиллс и вызвать к себе знакомого русского доктора, которому он верил и с которым мог бы договориться. Но и тут он встретил неожиданное препятствие, так как на вокзале в Лос-Анджелесе, куда они добрались 26 февраля, уже ждала карета скорой медицинской помощи с санитарами и врачом, которые выехали за Сергеем Васильевичем по распоряжению близких Сергея Васильевича, узнавших о его болезни и условившихся по телефону из Нью-Йорка о том, чтобы его встретили на вокзале и приготовили место в больнице. Несмотря на просьбы Сергея Васильевича отпустить его домой, ему пришлось подчиниться и ехать в больницу. Пробыл он там недолго. Врачи нашли у него воспаление лёгкого и следы плеврита, но настойчивые просьбы Сергея Васильевича перевезти его домой на сей раз были уважены.

Дома Сергей Васильевич сначала почувствовал себя лучше. Русский врач А. В. Голицын ежедневно посещал его, он пригласил к Сергею Васильевичу русскую сестру милосердия О. Г. Мордовскую. По настоянию Голицына к Сергею Васильевичу был приглашён на консилиум другой врач, доктор Мур, а через несколько дней, 11 марта, семье была сообщена ужасная весть, что у Сергея Васильевича рак лёгких и печени и что поражены уже кости и мышцы. Никакая операция помочь не могла. Всё, что оставалось сделать близким, это скрыть от него ужасную правду, так как Сергей Васильевич всегда с мистическим страхом говорил о смерти. Это, по-видимому, удалось.

Прах Сергея Васильевича покоится на кладбище в Kensico, недалеко от Нью-Йорка.

Закончив этот биографический очерк о Сергее Васильевиче Рахманинове, хочется прибавить ещё несколько слов от себя для характеристики его как человека. Это несколько дополнит сказанное.

Отличительными качествами Сергея Васильевича являлись доброта и отзывчивость к страданиям и нуждам других большей частью неизвестных ему людей. Мало кто знает, как велика была его помощь ещё прежде в России и в особенности здесь за рубежом оставшимся «там» и живущим «здесь», то есть рассеянным по всему миру русским людям. Он был очень скромен и совершенно не переносил шумихи и рекламы. Несмотря на кажущуюся неприступность и суровость, он был очень прост и естествен в обращении и доступен всякому, кто действительно нуждался в его помощи или совете. Обмана он не прощал никогда и помнил его долгие годы. Доступ к нему человека, обманувшего его, был закрыт навсегда. В гневе Рахманинов был страшен. Он обычно замолкал, когда сердился, но молчание это было страшнее всяких слов.

Его всегда сильно трогала всякая деликатно выраженная забота о нём. Он был общителен только в кругу очень близких людей, но и здесь общительность эта имела ясно выраженный предел, через который он никогда не переступал. Он был очень скрытен относительно всего, что касалось его музыки, и относительно себя. Словами о себе, о своих переживаниях и о своём творчестве он ничего или почти ничего не говорил. Только раз при мне мельком упомянул, что все слова ни к чему, что всё это высказано в его произведениях и высказывается в его игре.

Чтобы понять Рахманинова-человека, надо слушать, не мудрствуя, его музыку.