Портрет с Рахманинова был написан мною в 1940 году в июле месяце в Long Island (в переводе на русский язык значит: Длинный остров) около Нью-Йорка в местечке Хантингтон, расположенном на берегу Атлантического океана, где Сергей Васильевич со своей семьёй снимал дом на летние месяцы.
Ввиду того, что Сергей Васильевич всю жизнь каждый день всегда работал с утра до завтрака и после завтрака ещё часов до пяти вечера и другого времени для позирования оставалось мало, я решил писать его во время работы.
Тогда он работал над «Симфоническими танцами».
Голову и всё остальное я писал в то время, когда Сергей Васильевич практиковался на рояле. Только руки пришлось подержать для меня специально, так как они находились, конечно, всё время в движении.
Сергей Васильевич начинал свои упражнения очень медленно, и казалось, что он играет одним пальцем. Потом упражнения усложнялись, ускорялись и, наконец, переходили в быстро рассыпающийся бисер звуков по всей длине клавиатуры, задерживаясь то на басах, то в середине, то на верхах или скользя сверху вниз и снизу вверх в непрерывных разных гаммах. Затем после упражнений он выбирал какую-нибудь из вещей вообще, часто из своих произведений, над которыми работал, и продолжал совсем почти без остановки практиковаться, играя их то медленно, то быстро. Иногда проигрывал одни и те же такты раз по десять или больше.
Однажды, когда мы так работали — Сергей Васильевич у рояля, а я у холста, — вдруг он остановился и сказал:
— Боря! Вот я вам сейчас проиграю одну польку в двух разных аранжировках, а вы мне скажите, какая вам больше нравится. Ну, слушайте — вот первая.
— Слушаю, — говорю.
Сыграл первую.
— А вот вторая.
Сыгравши вторую, он пристально на меня посмотрел и спросил:
— Ну, Боря, какая же вам больше нравится?
— Сергей Васильевич! Я, может быть, ничего не понимаю и как-то боюсь вам ответить.
— Ничего, скажите, всё равно.
— Первая, — говорю.
А сам думаю: «Ну, попался, пропал», — и говорю тихим голосом:
— Мне кажется, Сергей Васильевич, что вторая аранжировка усложнена и перегружена разными украшениями, и поэтому, мне кажется, теряется сама суть мелодии и характер вещи, — а сам опять думаю: «Боже мой, боже мой, что же это я наговорил, да ещё и самому Рахманинову. Лучше было бы мне как-нибудь уклониться от этого ответа вообще». [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]
— Верно, Боря, — говорит Сергей Васильевич.
— Сергей Васильевич! А почему вы меня спросили об этом?
— А видите ли, Боря, эту польку сочинил мой отец, и первое, что я вам играл, есть оригинальная версия этой польки, а вторая — аранжировка — это уже моя переделка. Да! Оригинальное произведение, если оно хорошо сделано, то добавлять к нему — нечего. Иначе вот и получается то, что вы сказали.
Внутренне я был весьма горд, и мне было очень приятно, что дал правильный ответ и что Сергей Васильевич доверил мне этот вопрос.
Сеанс закончился, и мы пошли завтракать.
На десятый день портрет был закончен. Сергею Васильевичу он очень понравился, и по этому случаю он пожелал сняться вместе со мной и портретом. Эта фотография у меня имеется с его надписью, и я ею очень дорожу.