Александр Ильич сегодня совсем собрался умирать: у него ночью была наша знаменитая холерина, а он вообразил, что у него холера и даже рак. Нет человека мнительнее его; сама Вера Павловна над ним смеётся. Она рассказывала, как он раз подавился косточкой и бежал без шапки к доктору по всему Подольску, к великому изумлению дачников. За завтраком мы не могли без смеха смотреть на жалкое лицо Александра Ильича. После завтрака все отправились в первый раз рвать садовую землянику на грядках в огороде. Только деревенские жители знают, какое наслаждение есть ягоды прямо с куста! Какая тётюша добрая, как она нас всех балует! Видно, что для неё радость доставлять своим гостям удовольствие. Наташа сегодня с утра не в духе, потому что она с тётей едет в гости к [неразборчиво] в новом розовом платье; это розовое платье составляет её отчаяние; фасон ей не нравится, она уверяет, что оно узко, душит и поэтому дёргает его во все стороны в надежде разорвать. Я в первый раз видела Наташу сердитой и не могла не рассмеяться, глядя на её надутое, жалкое лицо. Митя подъехал в ту минуту, когда тёте подавали лошадей, и он успел заметить Наташино неудовольствие и подразнить её. Действительно было невесело уезжать на целый день от нашей развесёлой компании к какой-то скучной девице и тащиться двадцать вёрст по грязи, но тётя побранила Наташу и обещала часто водить в гости, чтобы отучить от капризов; бедная моя Наташа уехала со слезами на глазах. Вера Павловна удивила нас: позвала неожиданно в столовую и угостила всю компанию какао, после чего мы опять пошли бродить в парк.

Татуша ужасно любопытная, и когда хочет узнать что-нибудь, то замучает человека, а заставит его сказать, что ей надо. Сегодня она задалась мыслью выпытать у Мити, в кого он влюблён, и вот она пристала к нему и пытала часа два; нечего и говорить, что на этот раз я ей желала удачи и старалась не проронить словечка из их разговора; наконец, я даже присоединилась к ним. Мы перебрали всех общих знакомых барышень, но Митя всё не сознавался. «Напишите только начальные буквы её имени», — предложила Татуша. Митя подошёл к берёзе и начертал на ней палочкой две буквы, но так быстро и неясно, что мы не разглядели. Первая буква была похожа на И или Н, а никак не на В, как я надеялась. Мне стало досадно, и я отошла в сторону, но Татуша, конечно, не успокоилась и продолжала приставать. Когда мы уже подходили к дому, я видела, что Митя нагнулся к Татуше и шепнул ей что-то на ухо. По выражению их лиц я поняла, что она наконец добилась своего; у обоих был вид несколько сконфуженный; я опять подошла и услыхала следующую фразу: «Имя вашего соперника Константин», — я поняла, что Митя любит Нину Толбузину. Так вот кто она! А я надеялась, что покорила его сердце; ужасно досадно! Я задумалась. Мы все расположились на ступеньках террасы; я молчала. «Вера Дмитриевна, Психопатушка, что это вы так строго смотрите, настоящая генеральша, даже страшно подойти такому бедному странствующему музыканту, как я», — и Сергей Васильевич сел рядом со мной, причём свои длинные ноги протянул до самой последней ступеньки. «Какая каланча», — подумала я и улыбнулась. — «Вот так-то лучше, — заметя мою улыбку, сказал он. — Можно вас посмешить?» Я, конечно, позволила, и мы разговорились, но о совершенно серьёзных вещах. Сергей Васильевич рассказывал мне про своё детство и жизнь у Зверева; бедный, сколько он натерпелся горя! Немудрено, что у него характер стал такой неровный. Вижу теперь, как нехорошо судить о человеке по первому впечатлению; как Сергей Васильевич в Москве нам всем не понравился! А теперь, не знаю, как сёстры, а я положительно нахожу его милым. Тётя и Наташа вернулись в половине девятого. Перед чаем мы ещё пошли в молодой парк полежать на свежем сене. Сашок вдруг вынул из кармана какой-то смешной инструмент и стал на нём очень мило наигрывать какую-то немецкую песенку. «Поздравляю, теперь Сашок изведёт нас своей Акулиной, — объявил Сергей Васильевич. — Слушай, ты, музыкант-психопат, сыграй куплеты Трике». Саша заиграл, но не мог докончить и опять перешёл на свою песенку. «Что это за инструмент?» — спросила Татуша. — «Как, Туки, вы не знаете, что такое окарина? Ай, как стыдно!» И Сашок заиграл ещё с большей яростью. Так мы не могли его заставить замолчать, пока не ушли домой. Наташа под впечатлением своей поездки продолжала быть не в духе, а тут ещё Сергей Васильевич пристал к ней: «Что, Тунечка, верно, не в кого было стрелять? Это не то, что Москва, со Шнелем! Ах, Вера Дмитриевна, если бы вы видели, как она прострелила Шнеля, ну сразу насквозь! Я видел из соседней комнаты и спрятался: чего доброго и меня нечаянно заденет!» — «Отстань, молчи, Серёжа!» — шепнула Наташа на самых высоких нотах (она всегда пищит, когда взволнована), но когда Сергей Васильевич разойдётся, его нелегко унять! — Однако, что это я о всех этих пустяках пишу, когда на душе у меня должно быть так тяжело! Ах, Митя, Митя! Обманул ты меня. Ты любишь Нину! Но ведь Нина далеко, вряд ли он когда-нибудь её увидит. Есть надежда, что он её разлюбит, и тогда, конечно... О да, всё устроится к лучшему, только не надо унывать!

Сердце вещун; оно меня не обмануло: моя вчерашняя надежда превратилась в действительность! Вот в чём дело: Татуша сегодня получила письмо от Оли Лантинг, в котором сказано: «Передай Дмитрию Ильичу, что его отец мне сказал, в кого он влюблён; ему страшно нравится твоя сестра Вера». Боже, каких усилий мне стоило скрыть свою радость и казаться равнодушной при чтении этих слов! Рот мой невольно складывался в блаженную улыбку, и мне пришлось отвернуться. Татуша подозвала Митю и тоже показала ему письмо; к сожалению, он стоял ко мне спиной, и я не могла видеть выражения его лица. «Почему папа может знать?» — только сказал он. — «Вы, верно, ему писали, — ответила Татуша. — Позвольте вас поблагодарить за роль ширмочки, которую вы меня заставляли играть. Ce n’est pas un très joli rôle, mais c’est un joli rôle *, — как говорит Бенердаки», — продолжала она и с язвительной улыбкой присела перед Митей. [Это не очень хорошая роль, но это хорошая роль (фр.).] Значит, она тоже думала, что он за ней ухаживает, и ей теперь досадно. «Бедная Тата!» — подумала я. Они ушли, а я осталась сидеть в столовой на кресле у окна и погрузилась в приятное раздумье, пока меня Миссочка не позвала делать английскую диктовку. Ну и наделала же я ошибок в этой диктовке! Миссочка не могла понять, отчего я такая рассеянная. Весь день я наблюдала за Митей, но мне не удалось остаться минутку с ним наедине!

Хочу сегодня описать, как мы проводили день в Ивановке, но перед тем допишу второе важное событие сегодняшнего, 15-го июня: вечером M-lle Jeanne и я гуляли у парников, и мы обе съели по яблоку. Конечно, это ещё немного рано, и если бы сёстры меня увидали, то порядочно бы вспушили, но я знаю, что никогда не заболею, а ждать ещё я больше не в состоянии. Теперь приступлю к описанию дня. В восемь часов все, кроме супругов Зилоти, готовы. Дядя нередко встаёт в пять часов, чтобы съездить в поля до жары. В половине девятого начинается общая беготня по саду и преимущественно по Красной аллее: кто пьёт кумыс, кто воды, кто горькие травы. M-lle Jeanne в это время заваривает кофе, а если ей случается запоздать, то Сашок уверяет, что она видела во сне мифического «cousin Charles». За кофеем всегда очень весело: все болтают, смеются и при этом истребляют невероятное количество чудных кренделей и пышек. Сверху в это время несутся необычайно жалобные звуки рояля. Это Соня играет ненавистную «музыку». С восьми до пяти часов один музыкант сменяет другого, и бедный рояль не замолкает ни на минуту — в этом году ему, верно, приходит конец.

После кофе мы болтаем ещё несколько минут около большой скамейки перед домом, и потом нас всех силой тащат заниматься от девяти до одиннадцати часов. Тётя посылает Наташу играть, Миссочка ведёт Лёлю и меня за рукав на наш балкон, а Татуша, которую Сергей Васильевич называет своим Ментором, таким же способом уводит Сергея Васильевича до нашей гостиной в павильон; там она садится за пяльцы, а Сергей Васильевич перекладывает в четыре руки «Спящую красавицу» Чайковского. Он попросил у мамы разрешения писать у нас; в большом доме ему мешали рояли. Однако и до нас весьма ясно доносится игра Александра Ильича, и мы нередко бросаем учиться и слушаем его, когда он учит что-нибудь красивое; чаще всего он играет Rondo Beethoven’а «Die Wut über den verlorenen Groschen» *, Вариации Чайковского, Концерт Грига и со вчерашнего дня Фантазию Пабста на «Ев[гения] Онегина»; последняя вещь просто восторг. [Рондо Бетховена «Ярость по поводу потерянного гроша» (нем.).] В течение этих двух часов я нередко сбегаю за тетрадкой или карандашом, причём всегда захвачу карамельку или шоколад. Сергею Васильевичу тоже не сидится, и он убегает в большой дом то за бумагой, то за нотами, то за советом к Александру Ильичу. Мама отдыхает после вод или пишет письма в своей комнате; тётя Варя занята с Феоной, или с садовником, или лечит больных крестьян, которые с большей охотой обращаются к ней, чем к доктору. Ника и няня возятся в песке около павильона, дети Зилоти — в беседке; иногда при случайных встречах происходят столкновения. Александр Ильич играет, В[ера] П[авловна] караулит мужа, Сашок слоняется из угла в угол и всё не решается приняться за заданное сочинение. Соня и Володя заняты с M-lle Jeanne, дядя Саша, когда не в отлучке, беседует с приказчиками. (Илья Матвеевич Зилоти называет сатинскою болезнью любовь всех трёх дядей к разговорам с приказчиками.) Два раза в неделю Наташа приходит в половине одиннадцатого за Сергеем Васильевичем, и он занимается с ней для Зверева, при этом они каждый раз спорят; он уверяет, что только что расписался и Наташа нарочно пришла раньше времени, а Наташа сердится и пищит на самых высоких нотах: «Ты просто не хочешь со мной заниматься». Ровно в одиннадцать часов мы сбегаем с балкона, а Наташа из биллиардной. Сергей Васильевич усаживается за рояль и в продолжение двух часов играет всё один и тот же этюд Шлёцера. Александр Ильич тоже продолжает играть, и музыка гремит на всю Ивановку. Сёстры и я нередко ходим к Сергею Васильевичу поболтать и развлечь его, за что он всегда очень благодарен; я приношу ему ягоды, и он каждый раз говорит: «Ну спасибо вам, Психопатушка. Вы добрая, хорошая!» А случись тут Наташа, он прибавит: «Не то что Тунечка, никогда не подумает о двоюродном брате, ей бы только всё Шнеля угощать!..» — И Наташа каждый раз обязательно обидится. Сёстры, Наташа, Сонечка, M-lle Jeanne, а с ними Соня и Марина любят купаться между одиннадцатью и двенадцатью; при этом четверть часа всегда проходит в поисках ключа от купальни. Я им ужасно завидую и потому редко хожу смотреть, как они купаются, а когда хожу, в лодку сажусь и качаюсь в ней, гдядя, как они плавают и шалят на большой доске. Через несколько дней привезут ванну из Тамбова, и я буду купаться в ней, что, конечно, менее приятно, но всё же будет меня освежать. Все эти дни стоит жара смертная, и перемены в погоде не предвидится. Слава богу, наконец-то мы видим летом летнюю погоду. В половине первого раздаётся неистовый звон на дворе. Это Адриан сзывает всех к завтраку. Все являются весьма быстро, так как все голодны, есть даже такие, которые являются до звонка и бродят вокруг закуски. Александр Ильич, мама и дядя особенно любят пирог из печёнки и усердно друг друга угощают до прихода молодёжи. Во время завтрака музыка не прекращается; бедный Сергей Васильевич продолжает играть свой вечный этюд ровно до часа и потому завтракает один.

В Ивановке настроение у всех прекрасное, поэтому за всеми трапезами смех и шутка не прекращаются. Александр Ильич дразнит Веру Павловну, смеётся над тётей и мамой, уверяя, что у дам всегда секреты, и тётя действительно каждый раз шепчет маме что-нибудь на ухо, и обе хохочут. Сашок трещит без передышки, то есть действует на нервы своему vis-à-vis * Александру Ильичу. [сидящий напротив (фр.).] «Цунька, замолчи на минуту, дай послушать», — скажет он. Сашок смолкнет, думая, что Александр Ильич к чему-нибудь прислушивается. «Вот так лучше», — скажет тот, Сашок рассмеётся и через минуту опять начнёт барабанить. В час Наташа отправляется в свою комнату учиться, Лёля идёт писать сочинение, Татуша вышивать или читать, а меня Миссочка тащит наверх играть. В биллиардной всегда очень жарко, и я играю весьма лениво, но когда дело доходит до игры в четыре руки, то бедная Миссочка приходит в полное отчаяние. Когда же случается, что в конце урока Александр Ильич с Сергеем Васильевичем приходят наверх сыграть партию в биллиард, то у нас обеих уходит душа в пятки, в глазах мутится, пальцы заплетаются, и мы расходимся на каждом шагу. Александр Ильич только тряхнёт головой и пресерьёзно скажет: «Серёжа, а ведь хорошо барышни играют». Он, наверное, не может понять, к чему таких бездарностей заставляют учиться музыке. В два часа меня сменяет Лёля, а я иду учить историю с Татушей. Сергей Васильевич в это же время опять приходит к нам писать, а Александр Ильич садится за рояль и не выходит из кабинета до пяти часов. Мама идёт к тёте Варе наверх, это их час сплетничанья, как они сами говорят; они перебирают всё родство и знакомых; дядю Сашу очень забавляет их слушать, и он всегда присутствует при сплетничанье, лёжа на кровати и отдыхая. Мне во время урока истории постоянно попадает от Татуши, которая очень требовательна, нетерпелива; я имею обыкновение учить факты, не запоминая ни имён, ни года, и это её выводит из себя. В пять часов Лёля, я и кузины свободны; я всегда бегу к тёте и пью воду с сиропом или ем конфеты и варенье; потом захожу поболтать с Сергеем Васильевичем, который опять отзванивает свой этюд от трёх до пяти часов. Не могу понять, как у него хватает терпения и силы; впрочем, он сознаётся, что трудно и спина утомляется. Лёля часто сидит тут же в углу на диване и зачитывается «Войной и миром», несмотря на то, что строгая сестра Наталья находит, что она молода для этого чтения. (Боже, сколько было споров по этому поводу между Александром Ильичом, Митей и Сергеем Васильевичем!) В четыре часа Наташа занимается теорией под надзором самой тётюшки, потом обе кузины работают с M-lle Jeanne, мы же с Миссочкой отправляемся в парк. В пять часов занятия прекращаются, и все собираются около большой скамейки и сообщают друг другу, что голодны, особенно жалуется на голод Александр Ильич. Евгений и Адриан весьма равнодушно накрывают стол, затем удаляются в кухню, причём приказывают торопить Кирилла. Тогда нетерпение Александра Ильича переходит границы. «Они сели играть в карты с Кириллом, — восклицает он, — вот Адриан ходит валетом, а Кирилл бьёт его королём». Наконец, Евгений и Адриан появляются с блюдами, и Соня, Володя, Ника и Милюся — все бросаются к колоколу, несмотря на то, что вся компания налицо. За обедом я каждый день ссорюсь со своим соседом Сашей, который обязательно заезжает в мою тарелку. У Веры Павловны ни с того, ни с сего заболевают зубы, и Сашурка должен провести рукой по её щеке — тогда всё проходит. У Евгения глупая привычка вдруг нагнуться к тёте и сообщить ей на ухо что-нибудь, касающееся хозяйства, причём тётя каждый раз пугается и бранит его. Во время обеда строятся планы относительно катанья в поле и Кусты. После обеда всё общество сидит на большой скамейке и крыльце.

В семь часов подаются экипажи, то есть линейки, телега для Володи и Сони или верховые лошади для них и Саши. Собственно, Наташа и Соня должны по очереди ездить на Иноходце, но Наташа почти всегда уступает Соне и предпочитает ехать с нами на дрогах. После этой прогулки часть компании, то есть иногда Миссочка или Наташа, катается на лодке, причём гребут Сергей Васильевич и Митя, когда он здесь. Не знаю, отчего Наташа редко соглашается ехать с ними и предпочитает ждать нас в купальне; у неё странный характер; иногда на неё находит какой-то каприз, и тогда от неё ничего не добьёшься. Я до сих пор не поняла, отчего она не любит эти прогулки. На пути от пруда домой останавливаемся выпить стакан парного молока. В девять часов опять раздаётся неистовый звон, и мы идём чай пить и хохотать, так как хохот вечером обязателен. Все ссорятся за место, у всякого свой абонированный стул. Когда разливаем чай Наташа и я, то нас изводят, уверяя, что мы угощаем бурдой. Одна Соня никогда не изъявляет претензий; ей лишь бы скорей допить свою кружку кипятка с микроскопическим куском сахара, ни до чего другого ей дела нет, такая оригиналка! За чаем Александр Ильич опять дразнит Веру Павловну и затем прибавляет: «Афанасий Иванович улыбнулся, довольный, что ему удалось напугать Пульхерию Ивановну. Ведь не правда ли, Милюся, мы с вами те же старосветские помещики». Вера Павловна только ответит своим неумным «ха-ха». С последним глотком чая на неё soit disant * нападает какая-то необычайная усталость, и она удаляется в свою комнату, куда и Александр Ильич обязан за ней следовать. [так сказать (фр.).] Если ему вздумается только выйти на балкон подышать вечерней свежестью, то Вера Павловна моментально является со страшной зубной болью и страдальческим лицом. Нельзя не надивиться терпению Александра Ильича. Вся остальная компания сейчас [же] после чая идёт на воздух. Старшие сидят на большой скамейке, а молодёжь идёт в беседку перед pas de géants *, а иногда в парк. [гигантские шаги (фр.).] Мы все ужасно любим этот момент дня; во всей Ивановке господствует какая-то особенная тишина и довольство, и на душе так легко и отрадно. Весёлое настроение сменяется серьёзным, и разговоры ведутся самые задушевные.

Дядя очень строг с Наташей, и ровно в десять часов её усылают спать; только по субботам ей позволено оставаться больше. Мы же сидим часов до одиннадцати, пока мама не пошлёт Настю или Адриана звать нас домой. По введённой Митей моде, он и Сергей Васильевич доводят нас до нашего флигеля, и здесь мы прощаемся, будто расстаёмся не до следующего утра, а на целый год; разговорам нет конца. Когда же Мити нет в Ивановке, то Сергей Васильевич один нас доводит, и прощанье происходит куда быстрее и спокойнее. Татуша каждый раз скажет: «Вот ещё день прошёл, как быстро время идёт, и нельзя его удержать. Цените, цените эти золотые дни, не скоро мы опять такие увидим». И мы все это осознаём. Но, слава богу, мы ещё не прожили и пол-лета.

Бедная Татуша должна идти к маме и сейчас ложиться, мы же с Миссочкой и Лёлей ещё выходим на балкон полюбоваться на небо и звёзды, ещё поболтать и посмеяться, пока, наконец, усталость не возьмёт верх и не заставит нас лечь.

Сегодня в ночь неожиданно вернулся дядя Саша; мы все этому очень обрадовались; так хорошо, когда дорогой дядя с нами! За завтраком поэтому все были ещё более оживлённы, чем обыкновенно. Александр Ильич совсем расходился и смешил нас до упаду, говоря всякие нецензурные вещи про кисель из крыжовника. Тётя Варя казалась совсем несчастной, мама делала строгое лицо. Впрочем, и она легко прощает Александру Ильичу его не вполне цензурные выходки, когда берёт во внимание, какой это золотой души человек. Ещё сегодня мы имели случай убедиться, насколько он лучше своей жены. Ванюше эти дни что-то нездоровилось; Вера Павловна, конечно, на это не обратила внимания; зато Александр Ильич посоветовался с тётей Варей и собственноручно дал Ване касторки, и когда тот расплакался, взял его на руки, стал бегать по биллиардной и занимать его, пока он не успокоился. Это нас всех тронуло. Сергей Васильевич не мог нахвалиться на своего обожаемого профессора и двоюродного брата. «Наталия Дмитриевна, ведь, правда, что это не человек, а золото? Ведь второго такого на свете нет; если бы вы только знали, до чего он добр, душа-человек! А она (то есть Вера Павловна) ему в подмётки не годится; дрянь, терпеть не могу», — кипятится он. Вера Павловна и он сильно друг друга недолюбливают.

Мы сегодня в первый раз надели свои шушпаны; они тёмно-синие с пёстрыми концами в виде отделки; это прелесть что за красивый и удобный костюм. У Веры Павловны, Наташи и Сони точь-в-точь такие шушпаны, а у Татуши белый, шитый разноцветными шерстями и блёстками. Александр Ильич всё на него любуется, что очень сердит Веру Павловну, а Сергей Васильевич пристаёт, чтобы Ментор в конце лета подарила его ему на память.

Вечером был неприятный сюрприз. Пришло письмо из Лукина; дядя Жан (Jean) приехал на несколько дней, и вместо того чтобы потревожиться приехать посмотреть на всех ивановских жителей, он вызывает дядю и маму к себе. Удивительный эгоист! Тётя очень недовольна, да и есть от чего: дядя Саша вернулся только сегодня, а завтра уже опять должен скакать в Лукино. После долгих совещаний всё уже было решено, что мама и дядя выедут завтра утром в пять часов в Лукино и вернутся вечером. Тётя же решила, чтобы не терять времени, съездить к Сатиным и Соловым. Терпеть не могу, когда кто-нибудь уезжает из Ивановки даже на несколько часов! Александр Ильич решил, что мы по этому случаю должны отпраздновать св. лентяя, но мама, конечно, на это не согласилась.

Сегодня совершенно неожиданно вышла крупная неприятность, но, надеюсь, она пройдёт без последствий и скоро будет забыта. Мама и дядя уехали чуть не с восходом солнца, тётя с Митей и Наташей тоже уехали часов в одиннадцать, так ч[то] за завтраком осталась одна молодёжь и Зилоти. Всё утро мы не учились, а праздновали святого лентяя, провожали тётю и т. д. После завтрака Татуша пошла вышивать, а Миссочку и меня послали играть на рояле. Не прошло и пяти минут, как прибегает наверх Сергей Васильевич: «Александр Ильич прислал сказать, чтоб сегодня не играли, решено весь день праздновать и никому не заниматься». Я перестала играть и не знала, на что решиться. Но Миссочка воздействовала: «It is not his business. Miss Tata told we were to play, and so we shall do it» *. [«Это не его дело. Мисс Тата велела нам играть, и мы так и должны делать» (англ.).] — Я снова заиграла. — «Да ведь я говорю, что профессор не велит сегодня играть, он берёт всё дело на себя, — кипятится Сергей Васильевич, — я не дам вам играть». Миссочка сделалась красная, как рак, и помчалась за Татушей. Тем временем Сергей Васильевич заставил меня встать и сам сел за рояль. Татуша прилетела тоже вся красная, но со строгим, внушительным лицом напустилась на меня, как я смею пользоваться маминым отсутствием, чтобы лениться, что она должна за меня отвечать перед мамой и т. д. Сергей Васильевич сделал тоже сердитое лицо: «Ведь Александр Ильич берёт это на себя. Он сказал, что запрёт рояль на ключ, если музыка не прекратится», — настаивал он. — «Так пусть придёт, запрёт рояль, я даже очень рада буду, тогда с меня действительно спадёт ответственность, а пока прошу вас встать и пустить Веру». Сергей Васильевич ушёл, и я опять заиграла. Татуша постояла, послушала и, довольная одержанной победой, ушла вниз. Мы думали, что тем дело и кончилось, но вышло иначе. Оказалось, что Александр Ильич страшно обиделся, надулся и ушёл в свою комнату, а перед обедом велел заложить телегу и шарабан и уехал с Верой Павловной, Сашей, Соней и Володей в Кусты за бабочками. Нечего и говорить, что это нам было страшно неприятно. Я отыскала Сергея Васильевича и потребовала, чтобы он объяснил, в чём, собственно, дело, отчего Александр Ильич вздумал запретить нам играть. Сергей Васильевич мне, наконец, толком всё рассказал: Александр Ильич хотел нам сделать удовольствие, доставив лишний праздник. Сергей Васильевич должен был отыграть свои два часа до трёх, а тогда все вместе поехали бы пикником в Кусты. Мне было ужасно неприятно, что всё вышло так глупо и мы напрасно обидели Александра Ильича. Я побежала к Татуше объяснить ей, в чём дело; она сидела на дворе в беседке и старалась читать, но видно было, что она сама не своя и что глупая история её мучит. «Отчего же он сам не сказал всего толком; я не могла же отгадать его мыслей!» — воскликнула она, когда я ей всё рассказала. Действительно, скажи он хоть слово сам, никакой ссоры бы не вышло. Сёстры, Миссочка, Сергей Васильевич и я пошли в нашу комнату наверх и там ещё долго обсуждали это дело, кипятились, сожалели, удивлялись, но, конечно, ничего поправить не могли. Я позвала Сергея Васильевича наверх, чтобы показать ему Цуккушины карточки и письма, так как я сделала открытие, что он тоже восторгается её талантом. Это значит, что он хороший и умный человек; все умные люди понимают и ценят мою дорогушу. Мы подробно рассказали о нашем знакомстве с Цуккатиком и всё, что мы про неё знаем. За обедом сидели только семейство Скалон, M-lle Jeanne и Сергей Васильевич; это было более чем странно для нас, привыкших к огромному обществу в семнадцать человек.

Только в семь часов вернулась обиженная компания из леса; видно было, что они не особенно веселились, а скорей измучились от жары. Александр Ильич продолжал дуться, и за чаем разговор не клеился. «Что скажут старшие, когда узнают про нашу размолвку?» — стояло у нас в голове. В ожидании их сёстры, Миссочка, Сергей Васильевич и я пошли в парк полежать на сене.

Вечер опять был дивный; луна светила «во все лопатки», как «поэтично» выражается Сергей Васильевич, а душистое сено клонило ко сну. И здесь шли толки и пересуды о сегодняшнем событии, о том, как кто должен поступить, кто был прав, кто виноват и скоро ли все помирятся. [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]

В одиннадцатом часу приехала тётя, а вскоре за ней и мама с дядей. Они были необыкновенно поражены нашим рассказом; тётя засуетилась: «Фу, фу, фу, что это вы говорите, шершавки, это пустяки, никак нельзя ссориться». А мама объявила: «Ils sont encore tous trop jeunes et trop bornées pour les laisser seuls» *, — но отдала Татуше справедливость, что она поступила хорошо, не позволив сёстрам лениться. [«Они ещё слишком юные и неразумные для того, чтобы их оставлять одних» (фр.).] «А что же Вера не могла разве успокоить мужа и объяснить, в чём дело? — удивлялась тётя. — Впрочем, она, пожалуй, даже рада, что Саша поссорился с барышнями, с неё станет», — тут же прибавила она. — «С неё всё станет», — решили все, и отсутствие симпатии к Вере Павловне ещё раз сказалось у всех.

Было уже совсем поздно, большие решили игнорировать всю глупую историю и идти скорее спать, в надежде, что за ночь всё забудется навсегда и мы заживём дружно по-прежнему.

У бедных дяди и тёти за эти последние дни крупная неприятность — на коров напала болезнь ящур, от которой они очень страдают, и некоторые уже пали. Вся дворня в отчаянии, все боятся лишиться своей коровы. Падёж очень чувствителен и для всех нас, так как пришлось поститься; эта болезнь заразительна для людей, и так как никто из нас не желает, чтобы распух язык, то мы не рискнули пить молоко и есть масло. К чаю подаются лимоны и варенье, как в посту. Зато мы едим усиленно всевозможные ягоды; каждый день вся компания отправляется на малину или на вишни и находит там утешение от неожиданной диеты. Всё время погода стоит жаркая, и все, кроме меня, купаются два раза в день. Сегодня вечером после обеда Наташа, Татуша и я срезали завядшие розы с кустов на большой клумбе на дворе, при этом я себе очень расцарапала руки. Это очень неудачно! Говорят, что у меня очень некрасивая рука, что кость торчит большой шишкой и ногти очень неизящные; по-моему, хотя кость и торчит, всё же у меня беленькая хорошенькая ручка. Это вечная тема спора между мной и Лёлей. Не знаю, записала ли я уже, что Наташа начала брать уроки английского языка у Миссочки от одиннадцати до половины двенадцатого. Я очень рада, что она теперь тоже будет понимать этот язык и ей можно будет оставаться с нами, когда мы обязаны говорить с Миссочкой. Сегодня вторник, поэтому мы вечером писали массу писем на балконе, пока мама не приказала нам идти спать. С Александром Ильичом, кажется, полное примирение, по крайней мере он совсем натурален, и никто не вспоминал вчерашнего происшествия. Митя приехал на два дня.

Сегодня мы совсем не учились. Ах, как бывает приятно не брать книг в руки целый день! Всему причина дорогая тётя. Она выдумала работу в саду, в которой она сама и вся молодёжь приняли участие, исключая, конечно, Сергея Васильевича, который писал у нас «Спящую красавицу». Как это скучно, что он так много занимается. Я люблю с ним поболтать, он всегда смешит.

Работа состояла в том, что вычищали тяпками землю вокруг яблонь; все работали по два и шли рядами от нашего дома под гору, конечно, были устроены перегонки. Я же, чтобы не утомляться, собирала граблями срубленную траву; это не помешало сделаться мне красной, как рак, и навлечь на себя мамин гнев. О боже! Как часто я навлекаю на себя мамин гнев! Видно, без этого не проживёшь. Хоть оно и неприятно в первую минуту, но я тут же всё забываю.

Что я сегодня узнала! У Мити есть поклонница. Вот не ждала! Какая-то соседка, Мария Валериановна Комсина; он уверяет, что она урод и совсем ему не нравится, и ужасно бесится, когда его ею дразнят. Это тётя открыла этот секрет. Поздравляю Митю. Татуша его теперь изведёт. Впрочем, он опять сегодня уезжает в Знаменку на довольно долго. Жаль, не с кем будет кокетничать; а я как раз в последние дни что-то забросила это дело; не понимаю, почему это так случилось. Когда он вернётся, надо будет усиленно пококетничать. Какой сегодня был дивный вечер; мы опять все, то есть сёстры, Наташа, Миссочка и Сергей Васильевич, сидели в парке на сене при лунном свете и так хорошо разговаривали. Дорогая Ивановка, как я тебя люблю.

Господи! Что со мной! Уж не схожу ли я с ума? Во всяком случае, со мной творится что-то странное, в чём я никак не могу отдать себе отчёта. Может быть, у меня делается тиф? Но нет, руки холодные, и в голове жара нет. Что же это такое? Совсем, совсем не могу понять! А описать то, что со мной совершается, ещё труднее, потому что, в сущности, ведь ничего особенного не случилось, только в моей голове произошло что-то неладное, и я как будто потеряла всякую способность управлять своими мыслями и чувствами. Ах, как я бешусь на себя! Как это глупо, смешно, обидно. И ведь все, наверное, уже заметили, что я не такая, как всегда, да и краска, яркая краска, разлившаяся по моему лицу за столом при всех, вполне выдала меня. Ах, как стыдно, как стыдно! Хочется куда-нибудь спрятаться, далеко-далеко. И неужели это теперь всегда так будет?! Нет, лучше умереть! Вот мученье. Что со мной? Что со мной? Кто мне ответит?! Никого ведь нельзя спросить; да лучше кинусь в пруд, чем спросить кого бы то ни было, мне так стыдно и досадно на себя. Да и как спросить, когда я даже не знаю, что спросить. Но я должна, должна понять, что со мной, это необходимо! Попробую, как всегда, записать все события сегодняшнего дня, может, это мне поможет. Я встала, как всегда, в семь часов, гуляла, как всегда, со всеми по Красной аллее, пила кофе, с таким же аппетитом, как всегда; конечно, по обыкновению не хотела идти заниматься. И Миссочке пришлось меня звать раз десять; была рассеянна за уроком, сделала много ошибок в диктовке, мало понимала из того, что читала, но ведь это каждый день так бывает, и тут нет ничего необыкновенного. К завтраку приехали гости: Зинаида Алексеевна Сатина с сестрой Сашенькой Елагиной и дочерью Олей; завтрак по этому случаю запоздал, и, кроме того, произошло перемещение за столом, потому что я очутилась не рядом с Сашей, а на другой стороне стола — между Верой Павловной и Сергеем Васильевичем. Было, как всегда, очень весело и даже веселее обыкновенного, потому что Саша и Сергей Васильевич смешили и прохаживались на счёт этой Сашеньки, у которой волосы после тифа острижены под гребёнку; Сергей Васильевич, волосы которого висят во все стороны и которого мы этим изводим, уверял, что он спросит у неё, кто её куафёр. Всё шло как по маслу, и я была весела и довольна, как вдруг тётя через весь стол обращается ко мне с вопросом: «Что, Вера, кажется, ты более довольна своим сегодняшним соседом, чем моим сыном, с которым у вас всегда происходят недоразумения?» В эту минуту со мной и случилось то, что я не могу ни назвать, ни описать, ни даже понять! Вся кровь хлынула мне в голову, сердце забилось, дыхание замерло, голос пропал, мысли спутались... «Вера, я тебя спрашиваю, как тебе нравится твой новый сосед?» — снова раздался тётин голос, и за столом в ожидании моего ответа воцарилось глубокое молчание; все глаза обратились на меня, я хотела ответить, но опять не смогла и в порыве отчаяния схватилась за стакан кваса, который осушила до дна. «Что обо мне думают?» — стоял в моей голове мучительный вопрос. С минуту ещё длилось молчание, затем раздался спасительный голос барабошки Саши. О, как я благословила в этот момент его болтливость! Что было дальше, я не помню; мне было страшно тяжело, я не смела ни на кого поднять глаз, особенно же боялась сестёр. Где искать непонятную причину моего смущения, я положительно не знаю, но найти надо её непременно, чтобы побороть это смущенье, которое теперь меня не покидает ни на минуту; всё время в голове стоит вопрос: «Что со мной?» Даже среди общего оживления и смеха (а его было немало при проводах стриженой Сашеньки, над причёской которой Сергей Васильевич чуть не вслух потешался) меня гнетёт всё та же мысль. Конечно, моё смущение особенно растёт при виде сестёр, мне всё кажется, что они меня будут допрашивать. Я застала их и Миссочку в оживлённом разговоре у нас на балконе; когда я вошла, то все три переглянулись и заговорили о жаре; однако до сих пор меня ничего не спросили относительно эпизода с квасом.

Вечером Татуша, Наташа, Сергей Васильевич и я пошли кататься на лодке, но Наташа по обыкновению осталась в купальне распевать романсы, а мы покатались около часа. Я нарочно села спиной к Татуше, а лицом к Сергею Васильевичу, но и на него ни разу не решилась взглянуть, а всё смотрела мимо или на дно лодки. Сергей Васильевич грёб тише обыкновенного, а когда мы причалили, то он сознался, что у него болит рука. Как это мило с его стороны: он решился страдать, чтобы не лишить нас удовольствия. Какой он славный! Если сестра прочтёт эти последние строки, то она, чего доброго, решит, что я влюбилась в Сергея Васильевича; потому надо сегодня особенно тщательно прятать мой дневник; я вконец сгорела бы со стыда, если бы они прочли всё то, что я записала; они окончательно решили бы, что я дурочка. Кто же смущается так без всякой причины? А что, если я и в самом деле влюбилась?!.. Неужели это любовь?! Но ведь тогда это одно мученье! О господи, помоги мне!!!

Конечно, больше нет никаких сомнений, я влю-бле-на! Если меня спросят, когда и как это случилось, то я ничего не сумею ответить, я только знаю одно, что я люблю его. Во всяком случае, это случилось внезапно и против моей воли.

Что будет дальше? Рада ли я этому? Всего этого я не знаю. Я только знаю, что сегодня всю ночь видела его во сне, и мне было так хорошо, так отрадно, как никогда.

Когда я утром проснулась, мне показалось, что я совсем другая, гораздо лучше, чем прежде. Мне казалось, что я за одну ночь выросла, похорошела, поумнела, сделалась добрее. На душе было ясно, весело, спокойно; я вся прониклась какой-то гордой уверенностью в самой себе. Мне казалось, что теперь никакие взгляды, намёки, вопросы — ничего не может больше меня смутить, хотелось всем прямо посмотреть в глаза, смеяться, веселиться, шалить и быть счастливой. Так я лежала довольно долго; против обыкновения, мне не хотелось вставать и я не будила ни Миссочку, ни Лёлю. Наконец, они проснулись. «Послушай, Вера, что это с тобой вчера было за столом, когда тётя с тобой говорила? — были первые Лёлины слова. — Отчего ты смутилась, этого с тобой никогда не случалось? Что это было?» — «Ничего особенного со мной не было; это тебе показалось», — довольно храбро ответила я, но тут же перевернулась на другой бок, чтобы Лёля не видела, как яркая краска разлилась по всему моему лицу. Моей самоуверенности будто и не бывало; при одном воспоминании о вчерашнем эпизоде с квасом мною овладело прежнее смущение; я снова почувствовала себя глупой и смешной.

Между тем Лёля продолжала меня пытать; чтобы скрыть своё смущение, я стала одеваться. «И ты говоришь, что с тобой ничего не было! Мы все видели, как ты покраснела, ничего не ответила и схватилась за квас. Is it not true, Миссочка?» — «Surely, we all saw it. And Miss Tatusha pushed me under the table and told me: „Just look at Vera, what is the matter with her?“ And afterwards we have all three been talking and laughing about it here on the balcony till you came in» *. [«Не правда ли, Миссочка?» — «Конечно, мы все это видели. И мисс Татуша толкнула меня под столом и сказала: „Посмотрите на Веру, что с ней такое?!“ А потом мы все трое разговаривали об этом на балконе и смеялись, пока ты вошла» (англ.).] — «И мы даже догадались, в чём дело, — подхватила Лёля, — хотя, сознаться, никто этого не ожидал. И в голову не приходило, чтобы ты могла...» — и Лёля расхохоталась. Я окунула пылающее лицо в лоханку с водой. — «Вот теперь уж не будешь смеяться над сёстрами, когда они краснеют», — торжествовала Лёля. Не знаю, как я докончила туалет и с каким облегчённым чувством я полетела в сад.

В Красной аллее я натолкнулась на шагающую Татушу. «Веретуйя, что это с тобой вчера приключилось за столом? Откуда взялась такая застенчивость у храброй Брики?» — и Татуша насмешливо засмеялась. — «Ничего решительно особенного со мной не было; просто не поняла, что тётя спрашивает», — храбро солгала я и на этот раз неожиданно для самой себя ничуть не смутилась. Пошли кофе пить.

Как только я увидела Сергея Васильевича, мне стало весело и хорошо. По обыкновению смеялись и балаганили. Странно, когда он со мной, мне не страшно, но лишь я останусь одна или того хуже — с сёстрами, мне делается совестно чего-то.

День прошёл без всяких особых приключений, если не считать то, что я взяла ванну в прачечной и потому вышла завтракать в красном платке на голове. Александр Ильич и все остальные воскликнули, что это мне очень идёт, а у Веры Павловны заболели зубы. Она совсем сумасшедшая со своей ревностью. Сергей Васильевич засадил Татушу ему помогать; она ставит знаки и списывает текст в его переложении «Спящей красавицы». Это хорошо, что она ему помогает, — бедному мальчику приходится столько работать! Жаль, что я не могу присоединиться к ним вместо того, чтобы торчать наверху за какой-нибудь английской диктовкой!

За вечерним чаем сегодня произошёл необычайный гвалт. Тётя Варя предложила завтраки заменить ужинами и обедать в час дня. Часть общества с восторгом приняла проект, другие были против, подняли такой гвалт, что хоть уши затыкай, все кричали, никто не слушал, и тётя кончила тем, что объявила, что будут учреждены ужины на пробу, если понравится — хорошо, если нет — отменят. Лично я не знаю, лучше ли будет ужинать; было так хорошо, зачем менять? Впрочем, это пустяки, а вот что со мной теперь будет, этого я совсем не знаю и не могу понять, и это гораздо хуже.

Встала рано, видела какие-то приятные сны, что именно — не помню. Лёля и Миссочка нас насмешили, стали уверять нас, что не могли спать всю ночь, так как обе чего-то боялись, но чего — не знают. Это в доме, где в каждом углу кто-нибудь спит. Вот пустяки-то! Ведь Лёля любит изображать, поломать комедию. Татуша обеих разбранила и весь день над ними подтрунивала. Сегодня ученье шло хуже, чем когда-либо: я была страшно рассеянна, но и не могло быть иначе, так как Татуша и Сергей Васильевич поместились с Ваней Зилоти играть в песочек под нашим балконом. Подумаешь, какие малые дети! Ну, конечно, мы изредка перебрасывались словечком. Лёля же после столь дурно, по её словам, проведённой ночи была в бешеном настроении и вдруг стала громко свистеть мотив, который Сашок играет на окарине. Я подхватила. Случилось на беду, что мама в эту минуту выходила из дома и остановилась, поражённая ужасом. Напрасно Татуша нам делала отчаянные знаки, мы ничего не видели. Ну, конечно, мама разразилась упрёками:

«Бессовестные девчонки, я плачу последние гроши, чтобы они не остались дурами, а они совсем не хотят заниматься. Господи, отчего у меня такие неудачные дочери, ни ума, ни деликатности в них нет!..» Мы смолкли и сидели, боясь проронить словечко. Бедная мамочка, она, конечно, права, но что же делать, если у меня в голове не ученье, а совсем, совсем другое! Когда я сошла в сад к группе, играющей в песочек, то что же я увидела. Сергей Васильевич нарисовал на песке подушку с вензелем: «С. Т.» (Сергей Толбузин). Каков! Чем вздумал меня дразнить! Господи! Если бы он знал правду!.. Большие сегодня ездили к Соловым. Как я рада, что нас оставили в покое, никуда не возят. Я ни на шаг не хочу двигаться из дорогой Ивановки.

Кушали сегодня по новому расписанию. Александр Ильич и особенно Саша, который всегда рад побарабонить, предложили ратовать против ужинов. Для меня же вообще с того злополучного дня, когда я так глупо покраснела, всякая трапеза стала мучением. Я каждую минуту ожидаю, что заметят произошедшую во мне перемену. Александр Ильич начнёт дразнить, а я сгорю со стыда. Так и сижу всё время, как на иголках, и кусок останавливается в горле. Питаюсь исключительно между трапезами, хлебом, овощами, молоком. Неужели это правда любовь?!

Я не подозревала, что это за мученье. В книгах как-то совсем иначе написано. Я всё надеюсь, что это настроение как-нибудь пройдёт.

Пишу только несколько слов, потому что день ещё не прошёл, а вечером мне придётся писать. Сегодня канун Ивана Купала, и мы собираемся гадать; все выбрали перекрёстки в саду под яблонями. Страшно хочется знать, кто мне приснится; я, конечно, желаю только одного. А вдруг никто не приснится, вот выйдет скандал! Меня осмеют, опять скажут, что я маленькая девочка и, видно, мне рано гадать. Ничего меня так не обижает. Ну, увидим!

Я видела замечательный сон, но расскажу всё по порядку. После чая все по обыкновению пошли в беседку, но в ожидании гаданья разговор не клеился, так что Сашок чуть не заснул и поспешил удалиться в объятия Морфея. Сергей Васильевич совсем задумался и даже забарабанил пальцами по груди, объявил, что ему надо заняться у себя перед сном, но чем — не сказал. Он и не подозревает, что мы знаем, что он сочиняет фортепианный концерт. В одиннадцать часов мы все барышни взяли нитки, огарки и спички и отправились на свои перекрёстки. Признаюсь, мне сперва было жутко, и потому я расположилась с моими травами в нескольких шагах от M-lle Jeanne. Наташа, которая уверяет, что ей ещё не о чем гадать, тоже стала около меня и смотрела, как я плела венок. Тогда мой страх прошёл. Все вели себя очень серьёзно и старались друг на друга не глядеть, чтобы не рассмеяться. Только на обратном пути чуть всё дело не пропало. Когда мы проходили мимо дома, вдруг открылось окно наверху и тётя стала делать Наташе отчаянные знаки, вслед за тем послышался дядин грозный голос: «Наташа, ступай сейчас спать!» Никто из нас не проронил словечка, хотя, вероятно, все улыбнулись, и мы бегом добежали до наших комнат. Через несколько минут я лежала, зажмурив глаза и стараясь скорей заснуть, ни о чём не думая. Против ожидания это мне удалось довольно быстро, и вот что я увидела во сне. Иду я по Красной аллее, и вдруг вдали появляется мужская фигура и быстро приближается, я останавливаюсь, стараюсь разглядеть, но не могу. Только когда он подошёл на три шага, я узнала Сергея Васильевича. Он схватил меня за руку и крепко и долго стал жать её, затем всё исчезло в тумане, и я проснулась, ещё чувствуя прикосновение его руки.

Утром я рассказала свой сон Лёле и Миссочке, которые пришли в азарт, а потом Татуше, которую встретила на Красной аллее. Она тоже удивилась и стала дразнить, грозя всё рассказать Мите и Сергею Васильевичу, шедшим нам навстречу. Однако ограничилась тем, что посоветовала им меня порасспросить насчёт сна, я им, конечно, наврала, что видела Сергея Толбузина. Сама Татуша уверяла, что опять видела свою лягушку; ей как-то Alexandre подарил бронзовую лягушку, и она с тех пор всё её видит во сне на Ивана Купала и бесится. Миссочка видела, что покупала своё приданое, что и следует невесте; Лёля отказывается рассказывать свой сон, но, видимо, им довольна; вероятно, дело идёт о Жане. M-lle Jeanne никто и не спрашивал, а прямо стали её уверять, что она видела своего «cousin Charles».

Не знаю, как это случилось, но я сделала сегодня не больше 17-18 ошибок в диктовке и вообще училась примерно, так что даже Татуше ответила урок истории со всеми именами и годами. Вечером мама, сёстры, Миссочка, Серёжа и я поехали на дрогах на Моздочок. Наташа на Иноходце следовала за экипажем; он почему-то всё время горячился. Когда Наташа устала ехать, на Иноходца пересела Лёля; но лишь только мы отъехали несколько шагов от Моздочка, как Иноходец вдруг захотел Лёлю сбросить и стать на дыбы. Мама страшно перепугалась и стала только повторять: «Il la tuera, c’est sûr!» *. [«Он её убьёт, наверняка» (фр.).] Тогда Сергей Васильевич бросился к коню, схватил его, помог Лёле соскочить и сам вскочил на дамское седло. Иноходец рванул и понёс его. Все со страхом следили за ним, а я просто вся дрожала, но он очень быстро укротил коня и повёл его шагом домой. Боже, как я была довольна и горда за Сергея Васильевича. Ведь он, может быть, спас Лёле жизнь, а я и не думала, что он умеет ездить. Мне кажется, что я понемногу начинаю привыкать к своему новому настроению и только за столом продолжаю дрожать и мучиться. Быть может, и это скоро пройдёт, и тогда я буду вполне счастлива.

Ах, какое удовольствие есть спелые, сладкие вишни; теперь они особенно хороши в Верхнем саду под тополями и около риги. Мы наедаемся всласть. Жара с каждым днём увеличивается, так что сегодня даже трусиха Миссочка не выдержала и пошла купаться. Тётюша всё, конечно, изводила и всячески мучила её в воде, так что Миссочка решила больше никогда с ней не купаться.

Перед ужином ездили огромной компанией на Вязовку; поместились на двух линейках и беговых дрожках; на последних ехали Сашок с Сергеем Васильевичем. Скоро после того, как мы проехали Крутой, у Сергея Васильевича слетела фуражка; пока он её подымал, Сашок хлестнул лошадь и с хохотом уехал от него. Если бы это был не Сергей Васильевич, я бы тоже смеялась с Сашей, но Сергей Васильевич такой нервный и впечатлительный, что всякая невинная шутка может его огорчить; мы все это знали и поэтому уговорили Сашу повернуть и ехать за ним. Действительно, Сергей Васильевич стал совсем грустный; у него делаются тогда такие грустные глаза, что мне всегда от души его жаль. Но, конечно, это настроение продолжалось недолго, потому что Саша ничего злого не сделал, и на обратном пути все опять были в духе.

После ужина катались в лодке при лунном освещении, потом сидели в гостиной, и Сергей Васильевич, ко всеобщему удивлению, написал письмо Григорию Львовичу. Мы его дразнили, спрашивали, что с ним сделалось, так как он всегда уверяет, что нечего писать. «А вот прочтите, что я написал», — предложил он. Оказалось, что в письме он всё время рассказывает про нас, страшно хвалит и говорит, что ему отлично живётся в Ивановке. Не сумею сказать, до какой степени я была удивлена и обрадована. До сих пор я не задумывалась о том, нравлюсь ли я Сергею Васильевичу, но теперь чувствую, что мне этого хочется больше всего на свете. Боже! как странно всё, что я теперь чувствую. То мне хорошо, то опять нападает страх и смущение. А эти бесконечные обеды и ужины! Положительно ничего на свете не может быть хуже страха покраснеть!

Почта сегодня принесла массу интересных писем и, кроме того, шёлк для Татушиной работы и пьесы, которые мы выписали. Мы непременно устроим спектакль, и я, пожалуй, тоже возьмусь играть. Всё утро мы были заняты венгерцем, который привёз множество товаров. Приезд таких венгерцев — в деревне всегда огромное событие. Шутка сказать — мама позволила утром не учиться, тётя, мама, Вера Павловна, конечно, покупали массу всяких безделиц, а Александр Ильич всё время советовал брать дороже с Веры Павловны и добился того, что она купила на десять рублей. Но, боже, какую некрасивую материю она выбрала Ване на платье! Можно подумать, что у неё совсем нет денег, так плохо она одевает своих мальчиков.

После обеда вся компания пошла кушать вишни в Верхний сад. Вдруг слышим, едет экипаж. Все выбежали на большую аллею в ту минуту, как тарантасик с сидящими в нём сумасшедшим письмоводителем Василием Егоровичем и его матерью въехал на двор. «Зачем это он остановился у нашего павильона», — воскликнула мама. Тётя объяснила, что он там прежде жил. — «Ах, как ужасно; я всю ночь буду думать, что он сейчас ко мне зайдёт и зарежет нас всех; я так боюсь сумасшедших!» — «Фу, Фу, Лизонька, что ты говоришь. Ведь он совсем не опасный. Зачем это он тебя будет резать, — успокаивала тётюша, — да он даже не сумасшедший, а просто со странностью».

Однако оказалось, что он действительно больше чем странный. За обедом он всё молчал и много ел, посматривал на всех исподлобья. Когда мы поехали кататься, то он сел с нами на линейку и опять упорно молчал. Подъезжая к Кустам, он вдруг соскочил на всём ходу, стал рвать пучками цветы и подносить их всем нам с весьма самодовольным видом. Вечером, когда мы все сидели в беседке, кто-то сказал, что он в прошлом году, когда тут были Толбузины, не мог вырвать дерево с корнем. Это его самый больной пункт, — он всем хочет доказать, что он силач: поэтому, при этих неосторожных словах, он схватил Сашу à bras la corps * и поднял в горизонтальном положении. [в охапку (фр.).] Затем хотел произвести тот же эксперимент с Сергеем Васильевичем, но тот высвободился. Тогда он уцепился за беседку и стал её трясти изо всех сил, так что она чуть не рухнула. Мы при этом выскочили, чтобы остановить его, стали аплодировать и кричать: «Браво, браво, довольно, вы силач, вы сильнее всех на свете, но довольно». Он остался очень доволен, простился со всеми и сказал, что завтра утром уедет. Никто наверно не знает, зачем он приезжал. Верно, надеялся, что дядя его опять возьмёт в письмоводители, или просто нанёс визит из любезности.

Во время обеда приехал Митя. Я всегда рада его видеть. Но с тех пор, как во мне произошла перемена, я всё боюсь, что он меня начнёт дразнить Сергеем Васильевичем. Сегодня моё предчувствие меня не обмануло. Митя предложил меня покатать на велосипеде; помчал меня по двору, потом вдруг остановился и, глядя мне в глаза, прошептал: «Что я узнал!» Я от смущенья не нашлась ничего ответить и чувствовала себя крайне несчастной на своём велосипеде. А Митя закрыл лицо руками и стал качать головой, повторяя: «Вот не ожидал, вот не ожидал!» Уж, конечно, дрянные сёстры всё ему разболтали. После пятичасового чая ездили с Александром Ильичом и Верой Павловной в Кусты на сенокос. Там нас окружили бабы, стали обо всём расспрашивать, щупать наши платья, шляпы, волосы. «А этот большой мужик муж что ли тебе?» — спросила одна баба Веру Павловну, указывая на Александра Ильича. Мы все расхохотались, а «большой мужик» пришёл в восторг.

Я сегодня совсем в грусти; Митя хочет увезти Сергея Васильевича к себе погостить. Ну к чему это нужно?! Мы живём здесь так хорошо, так все любим друг друга. Наташа просто обожает меня, вечно меня конфузит своими похвалами, ласками и восторгами моей красотой, такая хорошая девочка! Миссочка, в свою очередь, восторгается и обожает Татушу; а я? — Кто мне дороже всех? Даже не верится! Давно ли я находила его ужасным, несимпатичным, противным. А теперь? И ведь знакомы-то мы всего три недели. Боже, боже, как всё это странно! Неужели он завтра уедет?

Да, он уезжает! Сейчас после кофе подали Митины беговые дрожки, Сергей Васильевич очень рассеянно со мной попрощался, Митя же гораздо нежнее его, оба уселись и уехали. Эта рассеянность с его стороны меня удивила и обидела. Неужели ему совсем всё равно не видеть меня несколько дней?! Дядя Саша сегодня уехал надолго в Нижний и Ногибалку к Толбузиным. Мы его проводили, и затем Наташа и я пошли в поле и сели на пригорке, близ амбара, в полынь. Там мы долго и интересно беседовали, и Наташа мне многое рассказала про Сергея Васильевича и Московскую консерваторию. Затем мы вернулись к дому. На качалке сидели сёстры и Ванюша с кормилицей. Меня начали дразнить, и я запела с жестами и подвыванием: «Нет, только тот, кто знал свиданья жажду», — чем всех присутствующих уморила, и особенно кормилицу, которая, кажется, тоже догадалась, в чём дело. А между тем у меня на душе совсем не весело. Мне и грустно, и досадно, главное, я начинаю бояться, что Сергей Васильевич совсем ко мне равнодушен. О, это было бы ужасно! Как мне это опасение раньше не приходило в голову. Надо во что бы то ни стало выяснить это дело. Для этого нужно только, чтобы он скорее вернулся.

Весь день ощущала то же беспокойство и желание скорее его увидеть. Вере Павловне сегодня опять пришлось жаловаться на зубную боль. Дело в том, что Татуша явилась к завтраку в своём тёмно-зелёном платье, украшенном гирляндой красных штокроз всех тонов и с теми же цветами на голове и в косе. Этот фантастичный наряд ей очень шёл, и Александр Ильич имел неосторожность это заметить, что причинило огорчение его ревнивой супруге. Должна сознаться, что и мне было немного неприятно, пожалуй, Татуша наденет тот же наряд в день приезда Сергея Васильевича, сумеет ему понравиться. Вечером Татуша воспользовалась тем, что Сергея Васильевича не было, и пошла наверх разбирать «Пиковую даму». Мы с качалки сперва слушали её, а потом я ушла читать в свою комнату. Лёля и Миссочка расположились на нашем балконе. Вдруг Татуша взлетает по лестнице и прямо на балкон. Мне показалось это странным, и я через несколько минут пошла к ним. Все три оживлённо разговаривали, но при моём появлении смутились, и Татуша быстро спрятала письмо в карман. Я пристала, чтобы она мне его показала, но все три закричали, что это невозможно. У меня защемило сердце, я предчувствовала что-то недоброе и не настаивала. Прошло часа два, и меня снова разобрало любопытство, и я опять к Татуше пристала. Миссочка сказала: «Show it to her» *, и Татуша мне протянула письмо, говоря, что его привёз посланный из Тимофеевки. [«Покажите это ей» (англ.).] На конверте стояло: «Ундине Дмитриевне Скалон. Одной из всех от двух из многих». В письме было объяснение в любви, подписанное Дмитрием Зилоти, а за неграмотностью двоюродного брата подписал за него Сергей Рахманинов. Итак, сёстры щадили меня, не показывая письмо; это меня обидело, и я спросила: «Отчего же вы не хотели показать?» — «Думали, что тебе будет неприятно». — «Вот ещё», — презрительно ответила я и ушла. Но они правы. Это не только неприятно — это ужасно. Я готова плакать от горя и досады. Конечно, где же мне сравниться со взрослой барышней! Ах, как грустно, грустно теперь. Я больше не хочу его видеть, боюсь его возвращения.

Несколько дней тому назад я писала, что привыкла к своему новому настроению и вполне счастлива. Как я была глупа тогда. Как могла не понять, что для счастья в любви нужна взаимность, а что её-то у меня и нет. В этом меня убедило вчерашнее письмо. Оно всё время не выходит у меня из головы. Есть только одно маленькое утешение: Сергей Васильевич не сам подписался, и может быть, Митя это сделал без его согласия. Но теперь это я всё скоро выясню, так как они вернулись, и я могу свободно наблюдать за Сергеем Васильевичем. Однако, сознаюсь, до сих пор я ничего утешительного не заметила. Мы сидели в столовой, когда Сергей Васильевич и Митя подъехали. «Здравствуйте, Психопатушка, Тунька, Цукина Дмитриевна, — воскликнул Сергей Васильевич, входя, — а где же Ундина Дмитриевна?» — «Вот она я», — откликнулась Татуша из гостиной. Оба поспешили к ней. Я не ошиблась. Татуша опять надела штокрозы, и вообще у неё был какой-то противный самодовольный вид. «Ах, как красивы эти цветы», — воскликнул Митя. — «Ундина Дмитриевна прелесть», — подхватил и Серёжа, но тут же пошёл в кабинет к Александру Ильичу. «Получили вы наше письмо?» — спросил Митя. — «Да, и много смеялись». Они заговорили тихо, я ушла.

Вечером мы с Наташей и Сергеем Васильевичем гуляли по двору, когда Татуша появилась на дороге из купальни. «Вот ваша сестра Ундина, пойдёмте ей навстречу», — сказал Сергей Васильевич. При этом имени — Ундина — я каждый раз ощущаю холод на сердце, а Сергей Васильевич то и дело его произносит. У Татуши после купанья были распущенные волосы. — «Ну разве не Ундина. Посмотрите, посмотрите, какие красивые волосы. Можно дотронуться? Чистый шёлк. Я страшно люблю такие волосы. Вот у Психопатушки тоже красивые волосы. Только не такие длинные». Что же я могу заключить утешительного из всего этого. О, отчего я не большая!!!

Сегодня 1 июля, день замечательный во многих отношениях. Он ознаменовался следующими великими событиями: во-первых, нам даны две недели каникул. Это для всех нас великая радость, и мы постараемся вполне насладиться данной свободой. Затем сегодня началась уборка хлеба; мы ездили смотреть, как косят рожь. Я обожаю вид спелого ржаного поля, когда оно, как море под дуновением ветерка, вдруг всё заколышется золотыми волнами. А как красивы пёстрые крестьянские наряды в столь необозримом золотом море. Дядя выписал новый паровик для уборки, и вот сегодня его привезли из Тамбова. Мы все выбежали смотреть, как его везут. Огромная масса быков медленно тащила эту железную громаду под беспрерывное понукание возниц — Петрушки и других, которые, надрываясь, кричали совершенно охрипшими голосами. Вся Ивановка выбежала на это зрелище; сам лентяй Александр Ильич прошёлся навстречу паровику до красного амбара. Он сегодня в особенном настроении, им овладела idée fixe *, он убеждён, что должен сегодня выиграть сорок тысяч и весь день только про это и говорит. [навязчивая идея (фр.).] На что они ему нужны, я не знаю и думаю, что при его безалаберности и широкой страстной натуре они не принесли бы ему большой пользы.

«Вот если я выиграю, то вы все приедете ко мне осенью в Подольск, и тогда-то мы кутнём на славу!» — твердит этот милый человек. Его первая мысль, конечно, порадовать других. Волнению и нетерпению его нет границ. Он всё время высчитывает дни и часы до получения газеты с таблицей выигравших номеров. Мама тоже от него заразилась и всё твердит: «Меня злит, что всю жизнь у меня есть билеты, и они ни разу даже пятисот рублей не выиграли!» Мои желания ещё скромнее; я была бы рада и пяти рублям, ибо мой кошелёк никогда не видал более трёх рублей, а сейчас в нём только портрет Цуккуши и завалящий пятачок. Впрочем, не в деньгах счастье, а совсем, совсем в другом. Я сегодня ожила, во мне воскресла слабая надежда — Сергей Васильевич весь день не отходил от меня и всё дразнил Психопатушкой. Это и главное и лучшее событие дня. Но им сегодня не было конца. В три часа неожиданно прибыл торговец конфет и всяких сластей; он всегда приезжает в Ивановку раз в лето. Его сейчас же провели в столовую и окружили. Митя купил мне шоколаду, а Татуше соломки; он вообще очень любезен и мил. Александр Ильич в это время играл в кабинете и поэтому заставил Веру Павловну раз десять сбегать к купцу и приносить ему то шоколад, то карамельки, то пастилу. Она с удовольствием исполняла поручения мужа, так как каждое желание его для неё закон, но при этом она весьма тщательно запирала за собой дверь в кабинет, чтобы не вздумалось кому из нас проникнуть к нему. Мы это, конечно, заметили, и Лёля, которая сидела в гостиной у самой двери, как только Вера Павловна пройдёт, осторожно толкнёт ногой дверь, которую Вера Павловна на обратном пути и найдёт открытой. Мы в душе все умирали со смеху, но Вера Павловна, должно быть, страшно обозлилась, так как, наконец, захлопнула за собой с шумом дверь и осталась у мужа в кабинете. Бедный Александр Ильич, вероятно, и не заметил этот манёвр.

После обеда всё общество катало нашего Нику на осле по двору. Ника сиял от восторга. Затем мы проводили Митю, который опять уехал скучать в Тимофеевку, но на этот раз без Сергея Васильевича, который объявил, что больше не двинется из Ивановки, потому что ему нужно заниматься, и он даже просил меня будить его, как только я встану, потому что я встаю раньше всех.

Весь вечер пролежали в парке на траве. Воздух дивный, тепло, но не душно, луна, поэзия и вследствие этого разговор о любви. Сергей Васильевич уверял, что ему противно слово «влюблён», что он способен только любить, а не влюбляться. Ундина Дмитриевна, конечно, была с ним совершенно согласна. А я молчала, потому что не нахожу ничего противного в этом слове, и считала бы себя на вершине счастья, если бы кто-то был в меня именно влюблён. Ах, мечты! Мечты! Но всё же мне сегодня легче! Увидим, что будет дальше. Как интересно жить!

Я поставила свой будильник на шесть часов утра и, как только оделась, побежала будить Сергея Васильевича. Весь дом ещё спал. Я взяла большую палку и стала изо всех сил стучать в его дверь. «Спасибо, Психопатушка, — тут же отозвался он, — я сейчас встану и пойду играть». Однако через несколько минут он нашёл меня в саду, и мы поболтали с полчасика, сидя на качалке; затем он пошёл играть, а я поднялась к Наташе. В девять часов мы все отправились под окна Александра Ильича и во всё горло запели: «Открывайте шкафы и комоды, доставайте денег сорок тысяч! Думала, думала, придумала...» За ставнями послышался смех и шум, и мы убежали. В сенях меня поймала Татуша за руку и, глядя строго в глаза, спросила: «Скажи, правда ли, что ты сегодня разбудила Сергея Васильевича?» У неё был противный торжествующий вид, а потому я сердито ответила: «Ну да, правда, что же из этого?» — и хотела уйти, но не тут-то было. Строгая сестра Наталия закатила мне такую нотацию, что я не знала, куда деваться от смущенья. Оказывается, я сделала совершенно неприличную вещь, которая может скомпрометировать молодую девушку и которую я, конечно, должна была обещать никогда не повторять. Ну почём я могла знать, что неприлично оказать такую простую услугу? Отчего это у взрослых всегда такие дурные мысли? Я никогда не пойму, что от меня хотят. Кажется, сделаешь или говоришь самую обыкновенную вещь, а они или ужасаются, или умирают от смеху. Оттого я так люблю возиться с детьми; а они уж не станут меня конфузить. Какой душка, например, Ваня! Он обожает качаться на Никиных качелях, и мы сегодня целые полчаса качали его с Сергеем Васильевичем. Последний тоже очень любит Ванюшу, и мы оба с ним постоянно возимся. Вероятно, Сергею Васильевичу предстоит по очереди спасти всех членов нашего семейства. Мы с ним сидели в беседке в саду, когда Ника подъехал с Иваном Петровичем на беговых дрожках к крыльцу. Иван Петрович вошёл в дом, а Ника остался в экипаже. Вдруг, слышим, он отчаянно зовёт на помощь. Лошадке надоело стоять, и она поехала к конюшням, понемногу ускоряя шаг. В одну секунду Сергей Васильевич очутился посреди двора и остановил лошадь. Бедный Никулька уморительно стал объяснять, как он ничего не мог сделать с лошадкой и думал, что она бог знает куда увезёт. Этот эпизод всех всполошил, и мама очень благодарила Сергея Васильевича за спасение её «сына».

После ужина Сергей Васильевич, Татуша и я катались на лодке до самого конца пруда; погода дивная, и мы все были очень в духе и подтрунивали друг над другом. Мне пришла дикая мысль зачерпнуть воду фуражкой Сергея Васильевича, и, несмотря на увещевания Татуши, я окунула её в воду и надела ему на голову. Но, увы, она от воды села и теперь не входит ему на голову. Не знаю сама, зачем я это сделала.

За чаем Александр Ильич передал Татуше корректуру «Пиковой дамы». И Татуша совершенно просияла, не зная, как его благодарить. Сергей Васильевич попросил позволенья написать письмо у нас на балконе своему другу Слонову; нечего говорить, что мы согласились. Мама несколько раз посылала Настю сказать, чтобы шли спать, ей, кажется, не понравилось присутствие Сергея Васильевича на балконе.

Я теперь переехала спать вниз, в нашу гостиную, там не так жарко. Мне нравится спать одной.

Почта привезла сегодня таблицу выигрышей, и оказалось, что никто ничего не выиграл, в чём я и не сомневалась. Зато Александр Ильич в полном огорчении. Моё же настроение колеблющееся. После обеда все ходили есть вишни в Верхний сад. Я взяла тарелочку и скатывала с неё прямо в рот вишни, которые Сергей Васильевич рвал для меня. Как я наелась! Как это было приятно, весело и как меня задразнили сёстры!

Вечером гуляли вдоль пруда и учили Сергея Васильевича английскому языку. Он затвердил: «My boots are very ugly, I spit on you» * (это я ему так удачно перевела) — и тому подобные глупости. [«мои сапоги не очень некрасивые, я плюю на вас» (англ.).] «Thunder-storm» * тоже, конечно, опять действовал. [«Гроза» (англ.).] Затем Наташа, Соня и я влезли на черёмуховое дерево в Верхнем саду, а Сергей Васильевич стал кататься на велосипеде. Я послала его за стаканом воды для меня, а Татуша, которая, понятно, очутилась тут же, объявила, что я сама могу дойти до дому, а не беспокоить других. Сергей Васильевич вступил в разговор с Ундиной Дмитриевной и уехал с ней к дому. Через несколько минут, вижу, Татуша вручает ему свой роман, который она никому не хотела показывать; отчего это она уступила его просьбе? Неужели она с ним кокетничает? Ведь ему всего семнадцать лет, а ей двадцать один. Вот этот эпизод испортил моё хорошее настроение, и я опять не знаю, — надеяться ли мне или стараться всё выбросить из головы. Как это сложно — любовь!

Сегодня неожиданно отменили ужин и вернулись к прежним порядкам. Александр Ильич ликует, точно одержал победу, а Сашок по этому случаю держал речь в течение часа и приплёл имена Цицерона, Демосфена, Пушкина, Толстого и многих других непричастных к этому делу своих любимцев. Собираемся ехать завтра большим пикником в Кусты. По этому случаю все барышни весь вечер готовили морс из красной смородины. Хотели надеть большой передник на Сергея Васильевича и заставить его мять ягоды, но он ускользнул от меня, а за чаем уверял, что наш морс должен потерпеть фиаско, ибо такая кислятина не может быть вкусна. Случай помог мне тут же отомстить злому мальчику.

В столовую влетел большой жук; в ту же секунду наши оба доблестных артиста стали белее скатерти и собрались бежать, но мы поймали жука и долго преследовали их вокруг стола. Можно ли бояться так безвредного насекомого, но это у них в семействе — тётя Варя испытывает тот же страх. Собирая смородину, пели хор из «Евгения Онегина» («Девицы красавицы»). Я довольна сегодняшним днём.

В тот момент, когда мы все садились в экипаж, чтобы ехать на пикник, приехали Софья Алексеевна Колемина и Сашенька; пригласили их, конечно, ехать с нами, чем они были очень довольны. В Кустах расположились на траве в тени на коврах и подушках. Что только не привезли на этот пикник, нельзя себе представить. Тут были куры, шашлык, яйца, картофель, чай, кофе, мороженое, пасха, Magdalenkuchen *, яблоки, крыжовник и т. д. [печенье (нем.).] Но наибольший успех выпал на долю нашего морса; всем хотелось пить; сёстры и я не поспевали наполнять стаканы. «Молодцы барышни, — воскликнул Александр Ильич, — а нельзя ли ещё стаканчик». — «Ещё бы, ведь мои три генеральшиньки приготовили это питьё», — повторил Сергей Васильевич. — «А что вы вчера говорили?» — спрашивали мы. — «А это я говорил, чтобы вас подразнить, хорошие вы такие!»

Александр Ильич почему-то захватил свой старый халат, Сергей Васильевич увидел его и поспешил надеть; он был уморителен в таком виде, совершенный Плюшкин. Затем они оба так развеселились, что стали говорить невозможнейшую чепуху; мы даже рассердились и ушли от них. Сергей Васильевич вскоре нагнал нас: «Отчего вы сердитесь, генеральши?» — «Потому что терпеть не можем, когда вы изображаете Михрютку», — и Татуша прочла ему наставление, вслед за тем мы все опять помирились и вернулись домой в самом весёлом настроении.

Вечером сёстры написали письмо на нашем балконе и поймали по очереди несколько красивых ночных бабочек, которые прилетали на их лампу. Я же предложила свои услуги относить этих бабочек Саше в тайной надежде поговорить лишний раз с Сергеем Васильевичем, но по третьему разу Татуша отгадала мою заднюю мысль и подняла меня на смех. Ужасно неудобно иметь таких проницательных сестёр!

Сегодня пустили водяную машину. Она шумит на всю Ивановку, что особенно радует Тусеньку. Мы все ходили на неё смотреть. Я ужасно люблю все деревенские работы. Меня поразило, что все мужики были в очках, чтобы не засорить глаза. Все мы пролезали под огромным колесом. Сергей Васильевич боялся, что оно меня убьёт, и умолял этого не делать. Это мне было страшно приятно, но с тех пор всё изменилось.

После занятий пошли всей компанией в Верхний сад на крыжовник. С этой минуты начались мои мученья. Сергей Васильевич всё время, ну как есть всё время, не отходил от Татуши. Я влезла с корзиной крыжовника на яблоню и оттуда всё время следила за ними; я надеялась, что он, наконец, подойдёт ко мне, но они даже забыли о моём существовании. Он так и ушёл из сада с противной Татушей, не взглянув в мою сторону. Я не могла никогда себе представить, как можно страдать от ревности. Ни о чём другом не могу думать.

После обеда приехал Митя, и он даже заметил, что я грустна. Полчаса тому назад мы все прощались на дворе. В это время над конюшнями взошла чудная, полная луна. «Боже, до чего мне захотелось теперь покататься на лодке», — воскликнула Татуша. — «Правда, вот хорошая мысль. Поедемте, поедемте», — закричали Митя и Серёжа. У меня похолодело на сердце. Мама воспротивилась было этому плану, но тётя поддержала Татушу и пошла с ними кататься. Сергей Васильевич забыл даже проститься со мной. Теперь нет никакого сомнения, что он влюблён в Татушу, и мне остаётся только любоваться их романом. Боже, за что такое мученье! Я в отчаянии! Я бы с восторгом утопилась. Если завтра не наступит перемена, то я покончу с собой!

Кто объяснит, наконец, за кем же он ухаживает? Я положительно ничего не понимаю! Так как сегодня воскресенье, то мы были весь день свободны и все вместе. После завтрака тётя и Митя уехали к Комсиным, мы их провожали. Тётюша надела прелестное платье (fraise écrasée * с чёрными кружевами) собственного изделия. [цвета раздавленной земляники (фр.).] Сергей Васильевич всё дразнил её, что она составляет конкуренцию московской портнихе Minangua. Тётюша, конечно, финтифлюшничала.

Не знаю, что произошло между Татушей и Митей, но у него был смущённый вид, и я слышала, как он у неё просил прощения. Вот какова моя старшая сестричка! Никого не может оставить в покое, а ещё говорит, что она не кокетка!

Проводив тётю, сёстры, Наташа и я направились в парк. Идём мы по Чёрной аллее, вдруг слышим голос: «Ундина Дмитриевна, Ментор, подождите меня, — и Сергей Васильевич бегом догоняет нас. — О злой Ментор, ушёл без меня! Как нехорошо!» На меня опять никакого внимания, а у меня снова закипел целый ад в душе, и такая досада и злоба, что, кажется, всех бы передушила.

До обеда просидели в парке на траве под берёзками: ели шоколад и разговаривали. Сергей Васильевич, наконец, заметил, что я сама не своя, и стал меня дразнить: «Бедная Психопатушка, она грустит, что Дмитрий Ильич уехал, но ведь он скоро вернётся, утешьтесь, поговорите с нами, грешными, чем же мы виноваты?!» — «Да, чем?» — подумала я, но с той минуты, как он обратил на меня внимание, мне стало несколько легче. Вечером он много говорил со мной и всё повторял: «Ведь Психопатушка такая славная!» Что же всё это значит! Кто мне объяснит!

Тётя и Митя вернулись поздно и вздумали нас обмануть. Митя спрятался, а тётя объявила, что он остался у Комсиных, но в эту минуту он с криком выскочил из экипажа. Все, конечно, перепугались. Я слышала, как он спрашивал Татушу: «Наталья Дмитриевна, вы меня простили? Вы не поверите, как это меня мучит!» — «Не могу простить», — ответила эта противная кокетка. Не понимаю, чем провинился Митя.

Всё утро помогали тёте укладываться, так как она сегодня едет на несколько дней в Москву менять квартиру. Все дали тёте порученья; я прошу её привезти мне чёрную бархатную ленту для банта в голову. Теперь у нас настанет полное затишье без тёти и дяди. За завтраком тётя объявила неожиданную новость: у старой Мимиши родилось два щенка. Все, конечно, побежали их посмотреть, а Лёля пришла просто в дикий восторг; теперь она, Соня и Саша заняты изобретеньем имён для новых собак.

Проводили тётюшу трогательно: от всей души жалею её. Ехать в город в такую жару.

Вечером возник спор относительно оперы «Мефистофель», которую Татуша так хвалит в своём романе. Сергей Васильевич его совсем не признаёт: пошли наверх с klavierauszug’ом. Татуша играла долго, но оба они остались при своём мнении. Рада буду, когда Сергей Васильевич кончит читать Татушино сочинение, и надеюсь, что он его скоро забудет.

За кем же он ухаживает? Повторяю себе этот вопрос сто раз на дню и не нахожу ответа.

Затишье! Затишье полное! Каникулы продолжаются, занимаемся dolce far niete * и объедаемся аркадом; то и дело является кто-нибудь из сада с провизией и щедро раздаёт свою добычу всем встречным; отказаться от угощения никому ещё не приходило в голову, так и ешь яблочко за яблочком. [приятным бездельем (ит.).]

Кажется, я уже писала, сколько было споров из-за вопроса — можно ли Лёле или нет читать «Войну и мир», а она тем временем читает уже третий том и читает всегда наверху под музыку Сергея Васильевича.

Я уже давно что-то ничего не читала.

Тётя только что уехала, а мама уже скучает; удивительный у неё характер; она утешается планом поехать гостить к тёте Маше в Смоленск.

После завтрака сегодня заложили кабриолет, и Сергей Васильевич по старшинству катал нас вокруг гумна. Я с волнением ждала своей очереди. Мы взяли с собой Ванюшу и не успели ещё отъехать, как Татуша воскликнула: «Voyez la petite famille!» *. [«Взгляните-ка на эту семейку!» (фр.).] Последовал взрыв хохота; я взглянула на Сергея Васильевича; он, видимо, не расслышал насмешливых слов моей сестрицы. Это меня успокоило, но, боже, что я почувствовала, когда он вдруг взглянул на меня и проговорил тихо и ласково: «Ах, с какой радостью я бы увёз так мою Психопатушку на край света». Мне показалось, что у меня сердце перестало биться, вся кровь прилила к голове, затем сердце забилось так сильно, что я чуть не задохнулась. Мы оба молчали. Увы, через несколько минут мы уже объехали гумно и сад и вновь очутились на дворе. Ах, отчего нам действительно нельзя уехать на край света.

Сегодня я убедилась, что радость скрывать так же трудно, как горе. Как неожиданно окончились все мои мучительные сомнения! Как мне смешна теперь моя ревность!

Мои мученья кончены, всё выяснилось. У меня с сегодняшнего дня на сердце рай. Как это ни странно, я уже привыкла к мысли, что он меня любит, а между тем я только вчера в этом убедилась. Мне кажется, что вокруг меня тоже все радуются.

Александр Ильич весь день играл вальс из «Онегина» (аранжированный Пабстом). Мы с Татушей пробрались под его окно и спрятались от Веры Павловны в винограде, но затем так увлеклись вальсом, что пустились танцевать; тут подоспели Лёля и Наташа, и мы все натанцевались до упаду. Тем часом неожиданно прибыл Веня Сатин; он крайне неинтересен, и никто не любит им заниматься. Сергей Васильевич почему-то вздумал меня им дразнить и не даёт мне теперь прохода с этим уродом.

Хотелось бы знать, догадывается ли Серёжа о моей любви? Мне и хочется этого и совестно почему-то.

Живётся всё так же хорошо, тихо, мирно. Впрочем, сегодня вышел маленький скандал, нарушивший общее согласие. После обеда сёстры и Наташа пошли купаться, и я, по обыкновению, села тут же в лодку. Вечер стоял дивный, делали la planche *, плескались, шалили... [плавали на спине (фр.).]