Много лет до нашей личной встречи с Рахманиновым мы оба были большими поклонниками его искусства и никогда не пропускали случая пойти на его концерт. И всегда мы как-то надеялись на то, что, может быть, нам удастся когда-нибудь встретиться с ним лично.

Желание наше осуществилось в 1936 году. Это случилось благодаря переезду четы Конюсов из Парижа в Америку: Л. Э. Конюс принял на себя руководство фортепианными классами в Музыкальном колледже в Цинциннати.

Конюс и Рахманинов в прошлом учились вместе у Аренского и Танеева в Московской консерватории. Вполне естественно, что при встрече здесь приятельские отношения их возобновились, а наши близкие отношения с Конюсами дали случай познакомиться у них с Рахманиновыми.

С тех пор установилось, что мы вместе с Конюсами ездили по крайней мере раз двенадцать в году по разным городам Америки на концерты Рахманинова. Это дало возможность лучше узнать этого величайшего из всех современных нам пианистов.

С начала знакомства с Рахманиновыми мы всегда приглашали их к себе во время их пребывания в Цинциннати, чтобы им отдохнуть и провести спокойно и тихо вечер в нашем доме.

Один из таких вечеров особенно хорошо сохранился в памяти. Успев дать до приезда своего в Цинциннати уже значительное количество концертов, Рахманинов был несколько утомлён. В этот вечер он ещё больше нуждался в отдыхе после трудной дневной репетиции с оркестром. После обеда, на котором, кроме нас, присутствовали только Рахманиновы и Конюсы, мы все шестеро перешли в гостиную, где уставший Рахманинов мог удобнее и покойнее всего расположиться. Стоявшее в этой комнате концертное фортепиано фирмы Стейнвей неотразимо притягивало внимание артиста. Заметим в скобках, что до покупки нами этого инструмента он находился в распоряжении Рахманинова, который не раз играл на нём в концертах. Насколько нам известно, это единственный инструмент, на котором имеется автограф Рахманинова. Подпись его покрыта лаком и останется, по-видимому, в сохранности, пока будет цел сам инструмент.

После нескольких анекдотов, сильно насмешивших артиста, его усталости как не бывало. Он вдруг подсел к фортепиано и, начав что-то наигрывать, перешёл скоро на «Евгения Онегина», эту оперу Чайковского он, очевидно, очень любил. Больше часа играл он разные отрывки из оперы, всё время подпевая себе и повторяя любимые места. Потом, внезапно остановившись, он поднял голову и сказал:

— Когда я был в Москве с Чайковским, я думал о нём, как о божестве. Я и теперь думаю так же.

По-видимому, его любовь к великому предшественнику никогда не уменьшалась. Его благоговение перед Чайковским и преданность ему остались теми же. И слова Рахманинова, и чувство, с которым он произнёс их, показались нам очень характерными для него. Эта готовность преклоняться перед величием другого, это постоянство по отношению к своему идеалу, простота и искренность чувства всегда присущи действительно крупным людям.

Но Рахманинов совершенно преобразился, когда заговорил о «virtuosi», как он их назвал. В Европе он пошёл на концерт одного из таких всемирно известных виртуозов. В программе была одна из последних сонат Бетховена.

— Когда, — по словам Рахманинова, — этот артист заиграл анданте, он начал потеть и по мере приближения к концу этой медленной части потел всё сильнее. Как известно, после медленной части идёт аллегро, технически очень трудная часть. Тут виртуоз почувствовал себя как дома, и пот его как рукой сняло. Это случается со всеми виртуозами, — закончил свой рассказ Рахманинов с чуть пренебрежительной улыбкой.

Этот «анекдот» бросает свет на весь облик Рахманинова-артиста и на его отношение к музыке вообще. Стремление поразить слушателя только блеском своего исполнения было совершенно неприемлемо для Рахманинова и вызывало с его стороны такое безоговорочное осуждение, как будто исполнитель был виновен в измене искусству.

Подобное же строгое отношение к делу можно было неизменно наблюдать и в его собственных концертах. Он никогда не играл «для райка» и никогда не позволял себе в угоду слушателям пользоваться какими-нибудь дешёвыми техническими эффектами. В связи с этим уместно рассказать о следующем факте. Это было в одном из небольших городов штата Охайо. Рахманиновы, за неимением лучшего, остановились в довольно плохом отеле.

Приехав с Конюсами в этот городок в день концерта, мы прямо направились в отель к Рахманиновым и поднялись к ним наверх в комнату. День был очень душный, и в открытую дверь мы увидали Рахманинова, сидевшего без пиджака и упражнявшегося на немой клавиатуре, которая лежала на его постели. По-видимому, в этом городе нельзя было достать настоящего фортепиано. Возможно также, что стены в комнате этого жалкого отеля были настолько тонкие, что артист стеснялся своей игрой беспокоить соседей.

Как бы то ни было, в жаркий день, во время утомительного концертного турне, этот великий мастер старался держать в порядке руки, чтобы дать слушателям своего концерта в этой глухой провинции лучшее, на что он был способен.

Как мало знала публика, присутствующая на его изумительных концертах, о тщательной, постоянной и добросовестной работе, которая скрывалась за его чудесным исполнением вещей, о неустанном стремлении артиста к совершенствованию!

Рахманинов поражал публику благородной сдержанностью. [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]

Она так гармонировала с этой высокой, худой, несколько загадочной фигурой, скромно выходящей на эстраду. Он брал несколько аккордов, пробуя резонанс в зале, и перед началом игры всегда как-то искоса и осторожно окидывал взглядом аудиторию, поправляя свои манжеты.

А затем начиналось единственное в своём роде и незабываемое исполнение Шумана, Шуберта, Листа, Рахманинова — всё всегда с изумительным пониманием рисунка исполняемого, со слегка выделяющимся голосоведением, несравненным мастерством фразировки. Это придавало мелодии гибкость, мягкость, красочность, напоминая исполнение великих певцов. Поразительны были его двойные ноты, педаль, которой, кстати сказать, он пользовался с годами всё более сдержанно, особенно в его собственных сочинениях.

Не мудрено, что один из наших лучших критиков сказал, что «его игра в наше время наиболее богатая по содержанию».

Другие могут говорить с большим, чем мы, авторитетом и о его сочинениях. И всё же, где же ещё, даже у любимого им Чайковского, можно найти такие переполненные чувством фразы, такой гибкий ритм, разнообразие и богатство красок, такое полное лирики и романтики содержание?

Публике было хорошо известно его великое искусство.

Но что знала она о человеке, стоявшем за ним? Молчаливый, исключительно впечатлительный, держась в стороне от других, ведущий себя с большим достоинством, всемерно преданный семье, щедрый на помощь другим, и над всем этим, больше всего и прежде всего бодрый и сильный духом. Качество это никогда не покидало Рахманинова, даже в последние трагические дни его жизни!

Эта стойкость и сила духа останутся навсегда в памяти его друзей как благородный пример преданности долгу и постоянного стремления к недостижимой, но прекрасной цели.

Словами русского поэта мы можем высказать преобладающие чувства тех, кто остался ещё здесь после его ухода: