Женщина с привлекательным лицом, улыбаясь, провела меня в маленький кабинет и прошла к огромному кожаному креслу, придвинутому к письменному столу.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала она, — он сейчас выйдет.
Я сел. В окно, высоко над Вест-Энд Авеню были видны беспорядочно нагромождённые крыши. В сумерках они казались серыми. Освещение в комнате было тусклое.
Я не слышал, как он вошёл, он вдруг оказался рядом со мной. Я высокого роста, но мне пришлось поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом. У него были серые глаза и отсутствующий взгляд.
Затем на его резко очерченном лице появилась улыбка и глаза сразу ожили, как бы открылась дверь. Рахманинов, готовый ненадолго оказать вежливое внимание делам суетного света, возвратился из иного мира, где он пребывает наедине с самим собой. Он приехал в Нью-Йорк несколько дней тому назад, чтобы начать своё ежегодное концертное турне.
Ему теперь 64 года, а впервые он появился перед публикой, когда ему было девять лет, но в некоторых отношениях он остаётся загадочным человеком. Он неохотно разговаривает с незнакомыми людьми, предпочитая, чтобы его музыка говорила за него. Тем не менее, когда он хочет, он может великолепно выражать свои мысли,
У него низкий, музыкально звучащий бас, а говорит он со спокойной медлительностью. Однако этот голос способен вызывать трепет и чувствуется, что это возможно в любой момент.
Я спросил его о новых сочинениях, подразумевая слухи о том, что он отдал своё большое произведение какому-то английскому дирижёру для первого исполнения в ближайшее время в Лондоне.
— Нет, — сказал он, растягивая это односложное слово. — Ничего нового.
И, глубоко вздохнув, добавил:
— У меня также ничего не задумано. Для сочинения я располагаю только летним временем, а этим летом я ленился. Старишься. Теперь я в состоянии давать только шестьдесят концертов в год — тридцать, или около этого — в Америке, остальные в Европе. Это мой предел.
Он провёл своей сильной правой рукой по коротко остриженным волосам.
— Вы помните, в прошлом сезоне здесь давали мою Третью симфонию. Она не имела большого успеха.
— Но, маэстро, — возразил я, — нужно время, для того чтобы широкая публика узнала и поняла такие вещи.
— Ах да! — сказал он, — только критики умеют понимать всё с одного прослушивания. Иногда такое поспешное понимание бывает опасным. Я не осмелился бы сказать после первого прослушивания произведения — хорошее оно или плохое.
Рахманинов один из немногих больших артистов, кто отказывается иметь какое-либо дело с радио и кино. Этим летом он купил радиоприёмник.
— Но я купил его для пользования граммофоном, — объяснил он. Некоторые члены моей семьи иногда настраивают приёмник на Москву. Они всегда пробовали что-нибудь услышать из России. Иногда, будучи около них, я тоже слушал. Меня поражало, до чего консервативны были программы. Я слушал песни Глинки, Чайковского, некоторые мои. Но помехи! [Bнимaниe! Этoт тeкcт с cайтa sеnаr.ru]
Вследствие того, что правительственные станции Европы глушили передачи, высказывалось предположение, что его дом на берегу Люцернского озера, в центре континента, возможно, не лучшее место в мире для слушания радиопередач, а следовательно, для суждения о достоинствах радио.
— Я верю, что слышимость радио здесь лучше, — согласился он, — но я пока подожду играть по радио.
Мы поговорили о записях на граммофонные пластинки, в частности о последних выпусках пластинок Тосканини.
— Слышали ли Вы, как он дирижирует увертюру к «Итальянке в Алжире?» — спросил Рахманинов. — Он записал её на пластинку. Чудесно! Когда он играет Россини, то молодеет, и все, кто слушает его, тоже молодеют!
Я заговорил об обожаемых им внуках, и его лицо озарилось.
— На будущей неделе, сказал он, моя старшая дочь и моя внучка приезжают сюда. Девочка, ей теперь 12 лет, пойдёт в школу. В прошлом году она жила здесь, но была нездорова. Станет веселее, когда они будут с нами.
Его вторая дочь и четырёхлетний внук остаются в Париже, и Рахманинов предвкушает радость увидеться с ними по возвращении в Европу в феврале. Мадам Рахманинова, как всегда, с ним в Америке.
— Нашим зимним домом становятся железнодорожные вагоны, — объяснил он.
У Рахманинова нет интересов вне музыки, семьи и друзей.
— Я чувствую себя хорошо только в музыке, — сказал он. — Музыки хватит на всю жизнь, но целой жизни не хватит для музыки.
Пианист первый раз в этом сезоне выступит с Филадельфийским оркестром в Филадельфии. 23 октября он будет играть свой Первый концерт fis-moll с этим оркестром в Carnegie Hall.