Н. Д. Скалон

Большое вам спасибо, дорогая Наталья Дмитриевна, за письмо, за память, за поздравление, за пожелание всего хорошего. Ответил бы вам тотчас же, но мне пришлось в те дни очень много писать Аренскому.

Кстати, вы меня спрашивали в вашем письме, что я теперь сочиняю? Сочиняю я теперь фортепианный концерт. Две части написаны уже, последняя не написана, но сочинена, кончу весь концерт, вероятно, к лету, а летом его буду инструментовать.

Начал вам писать это письмо, как видите, 26 марта, продолжаю 27 марта. Теперь половина одиннадцатого. Пришёл недавно с урока. Расстроился страшно. Мальчики [неразборчиво]... вывели меня положительно из себя вон. Я пришёл просто в неистовство. Я себя давно таким не помню. Одного я выгнал вон из класса, другого обругал идиотом и ушёл от них до окончания урока. Может быть, и меня выгонят за это вон, не знаю. Знаю только то, что если бы у меня почаще были бы такие уроки, я бы давно уж околел. И что я в самом деле за несчастный, из-за пяти рублей мучиться, а главное, зная то, что через несколько дней, через несколько недель и месяцев то же самое.

Я нервный, раздражительный, нетерпеливый до болезненности, и поэтому мне ещё тяжелее давать уроки, добро бы вам и вашим беленьким сёстрам, а то нет, дуракам каким-то. Да кстати ещё, чтобы не позабыть вам сказать, т. е. написать, дорогая Тата, вы мне опять пишете «Вы» через большую букву, ведь я просил вас этого не делать. Вы мне раньше писали как следует, и как я хотел, а теперь опять не как следует, и как вы хотите.

Я недавно перечёл все ваши письма ко мне, Наталья Дмитриевна, мне так приятно было их читать, так ясно я после этих писем вас себе представил. Я вам напишу, какой вы мне представились: милой, симпатичной, хорошей, дорогой Татой. Вы не рассердитесь за откровенность? Это не по-петербургски написано. Не правда ли?

С. Рахманинов