М. С. Керзиной

Многоуважаемая Марья Семёновна, мои романсы новые (в корректуре) должны быть уже у Вас. Я прилагаю Вам при сём листик с распределением солистов, но хочу прежде всего оговориться и попросить Вас о следующем: если мои новые романсы понравятся Вам все, без исключения (что невероятно, конечно), то исполните их все в Ваших концертах. Если Вам понравятся только некоторые — исполните только некоторые. Если Вам, наконец, ни один не понравится (что мне всё-таки не хотелось бы думать), не исполняйте ни одного, и верьте мне, что я отнюдь не буду в претензии. Это так естественно! Когда я был пианистом, я играл только то, что мне нравилось, а не то, что мне присылали скверного. Кроме того, некоторые из этих романсов неисполнимы почти из-за трудностей, как, например: «Кольцо». И как это только выйдет, я и представить себе не могу. Одно только предполагаю, что вряд ли это выйдет так, как мне бы этого хотелось.

Дальше! Я назначил солистов что называется «очертя голову», т. е. не соображаясь с тем, какие солисты у Вас имеются. Так, например, у меня назначен Бакланов, который, как мне помнится, у Вас не участвует. Если нет, то этим назначением я показал, какой характер певца и голоса мне бы хотелось иметь для данной вещи. Если у Вас нет хорошего заместителя, то я прошу Вас дать весь репертуар Бакланова — Грызунову, который, бедный! будет положительно завален работой, так как у меня будет 7 романсов и притом в разных направлениях.

Дальше у меня стоит Киселевская. Конечно, я ничего не буду иметь против, если это будет Гукова, или ещё кто-нибудь в этом роде (я бы сказал Салина). Вообще кто-нибудь по Вашему усмотрению.

Теперь о Леониде Витальевиче. Я поставил ему в счёт целых четыре романса и притом ни одного выигрышного. Очень извиняюсь перед ним и очень прошу его всё-таки не отказываться от них. Главное от «Ночь печальна», где собственно не ему нужно петь, а аккомпаниатору на рояле. Всё-таки, очень прошу его спеть это. Затем у него ещё романс: «Пощады я молю», где роль фортепиано важнее и где у певца не будет хватать время взять дыхание. (Кстати, я прошу этот романс исполнять скорее, чем у меня метроном показывает.)

Теперь перехожу к аккомпаниатору и хочу сказать, что в данных романсах его роль труднее, чем певцов. Кто это будет? Конечно, тот, которого Вы пожелаете. Но я хочу только сказать Вам, что очень был бы рад, если бы это был Гольденвейзер, который, кстати, когда был здесь у меня, предложил мне это, чем меня очень обрадовал. Но, повторяю, если Вы его, по каким бы то ни было соображениям, не пожелаете, я подчиняюсь Вам беспрекословно. Ещё о Гольденвейзере. Если бы Вы решили исполнять моё Трио, то тоже был бы рад, если бы пианист был Гольденвейзер, например с Брандуковым и Григоровичем, которых я сам готов попросить, если Вы опять этого пожелаете. Итак, про мои вещи — всё!

Как здоровье Аркадия Михайловича? Сидит ли он ещё, или ему позволяется и вставать теперь? Может ли Аркадий Михайлович слушать музыку? Напишите нам, пожалуйста, про него больше, или попросите опять Вашу дочку нам написать про Аркадия Михайловича. За письмо к нам Веру Аркадьевну очень благодарю.

У меня здесь всё по-прежнему. Я целый день занимаюсь, Наташа целый день скучает, и Ирина целый день разбойничает и поёт песни. И песни у неё какие-то дикие, отчаянные и резкие, точно она только и поёт из «Саломэ» Рихарда Штрауса.

Мой искренний привет Вам и Аркадию Михайловичу.

С. Рахманинов