М. А. Слонову

Милый друг Михаил Акимович!

Я давно собираюсь тебе ответить на твоё письмо, но, по обыкновению, эти сборы длятся вот уже скоро три недели. Прости, пожалуйста, и поверь, что мне было приятно получить от тебя письмо и узнать про твоё времяпровождение. В особенности порадовался за тебя, узнав, что ты был на Кавказе и видел Грузинскую дорогу. Я думаю, что тебе теперь после Кавказа очень тяжело жить в Москве. Не знаю, как у вас там, но у нас здесь последние двадцать дней температура дня не бывает меньше 40 градусов и доходит, как, например, третьего дня, до 48-ми. Этакая температура хоть кого может привести в отчаяние, и делает всё наше здешнее общество ни к чему не пригодным. На некоторых, у кого натура покрепче и здоровее, жара действует усыпляюще; на других, кто потолще, удручающе (75% нашего общества — толстые); на третьих же, которые обладают характером нервным, нетерпеливым, капризным, как у пишущего эти строки, например, эта жара действует прямо озлобляюще. Нужно поставить совершенно особняком моего «Левку». Этот — прямо страдалец. Целый день он пыхтит как паровик, не находит себе нигде места, пристаёт ко мне ужасно и приводит вышеописанную третью категорию ещё в большее раздражение. Кстати, про «Левку». Он, к моему великому огорчению, совсем не растёт. Каким я увёз его из Москвы два с половиной месяца тому назад, таким он и посейчас остался. Для десяти месяцев его рост был удовлетворителен, для году же его рост никуда не годится. О выставке и думать нечего. Он там провалится, как Трубецкой со своей «Мелузиной»... Заговорив о «Мелузине», вспомнил «Алеко», о постановке которого тебе ничего не писал; да я думаю, что теперь это уже и поздно потому, что Гутхейль сообщил тебе, вероятно, все подробности. От себя могу прибавить только то, что Алеко, от первой до последней ноты, пел великолепно. Оркестр и хор был великолепен. Солисты были великолепны, не считая Шаляпина, перед которым они все, как и другие постоянно, бледнели. Этот был на три головы выше их. Между прочим, я до сих пор слышу, как он рыдал в конце оперы. Так может рыдать только или великий артист на сцене, или человек, у которого такое же большое горе в обыкновенной жизни, как и у Алеко. Вообще из всей этой поездки я вынес большое удовольствие, если не считать того, что я истратил очень много денег, которые пришлось занять, конечно. Что же ещё тебе написать? Разве только то, что так же, как и денежные мои дела, мои музыкальные дела идут очень плохо.

Теперь я жму твою руку и говорю тебе «до свиданья». Передай мой привет Марии Васильевне.

Твой С. Рахманинов